Нагиб Махфуз - Зеркала

— Не лучше ли было бы ему оставаться в университете?

Вместо ответа Реда Хаммада воскликнул:

— Как вам нравятся проделки этого мерзавца?!

— Может быть, — заговорил я, — в какой-то степени Зухейра оправдывает то, что его деятельность выгодна силам, в патриотических намерениях которых не приходится сомневаться.

Прошло какое-то время, и Зухейр снова стал появляться в столь полюбившихся ему когда-то кружках — в гостиной доктора Махера и в кабинете Салема Габра. Однажды мне удалось вызвать его на откровенность.

— Бороться было бесполезно, — сказал он. — Да и за что бороться? Я был на грани разорения. Однако на сотрудничество с новой властью я пошел не только ради денег, и совесть моя спокойна.

— Значит, ты веришь в июльскую революцию?

Пытливо всматриваясь в меня умными глазами, он сказал:

— Этот переворот — величайшее благо, он предотвратил другую революцию, которая была уже не за горами.

— Как странно слышать от тебя такие слова!

— Признаюсь тебе, я не революционер. Мне претит реакционность «братьев-мусульман», но и революционность коммунистов мне тоже не по душе. Я верю в постепенные, хорошо продуманные реформы. По такому пути, собственно, и пошел бы «Вафд», если бы его молодежное крыло одержало верх.

Пристально наблюдая за ним, я понял, что чувства и мысли его в полном разладе. За напускным энтузиазмом ощущалось прежде всего стремление оправдать свое ренегатство. Со временем он стал со мной более откровенным и как-то признался:

— Конечно, было бы лучше, если б переворот совершило народное восстание под руководством вафдистской молодежи.

— Главное, что он совершился, — заметил я.

— И все же человек не может перестать думать по-своему, поэтому ему приходится скрывать свои мысли, — сказал он.

Разговор этот происходил в период, когда был арестован и посажен в тюрьму Реда Хаммада. Речь зашла о нем, и Зухейр Кямиль произнес со вздохом:

— Да поможет ему аллах.

Я заявил, что уверен в невиновности Реды.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Я лучше, чем кто-либо другой, знаю, как чист душой этот человек.

Мое замечание явно смутило Зухейра. Как бы оправдываясь, он пробормотал:

— А что еще делать нашему поколению?.. В политике нам только и остается, что последовать примеру нашего старого профессора Ибрагима Акля.

Для меня это было неожиданностью.

— Но ведь доктор Акль с головой ушел в религию и отгородился ею от мира. Я убедился в этом, когда встретил его случайно неподалеку от мечети святого Хусейна, — сказал я.

— Именно это я и имею в виду. Отрешившись от всего мирского, он забыл и о том, что холера унесла его детей…

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что если на тебя обрушивается непоправимая беда, остается одно — уйти от мира, уйти любым способом. А бессмысленная борьба приведет тебя лишь в тюрьму.

Именно тогда мы стали свидетелями новых проделок Зухейра Кямиля, на сей раз на поприще критики. Беззастенчиво принялся он торговать своим именем, оценивая произведения и таланты людей соразмерно получаемым подаркам и денежному вознаграждению. Оживление, наступившее в мире театра и кино, способствовало росту его доходов. Он построил роскошную виллу в Докки, приобрел «мерседес». Умеренный прежде в еде, он сделался чревоугодником, стал выпивать и растолстел до неузнаваемости. Из достоинств, коими он когда-то обладал, Зухейр Кямиль сохранил только большую эрудицию и тонкий художественный вкус. И еще, как он ни подчеркивал свою преданность революции, при упоминании о «Вафде» в глазах его появлялось тоскливое выражение. Мне стало известно, что он даже просил одного из своих приятелей передать личное письмо Мустафе Наххасу, где умолял простить ему предательство, на которое его вынудили суровые обстоятельства. Когда революционное руководство провозгласило социалистический курс, Зухейр со свойственной ему энергией кинулся изучать теорию социализма, чтобы со знанием дела выступать в поддержку этого курса и не лишиться привилегированного положения одного из ведущих литераторов. В течение нескольких лет он перевел четыре книги о социализме, а потом опубликовал свой знаменитый трактат «Наш социализм». Зная о его прежних либерально-демократических взглядах, я никак не мог поверить в искренность его новых убеждений.

— Как это ты сумел так быстро превратиться в социалиста? — со смехом спросил я Зухейра.

— Надо верить в то, во что положено верить, — тоже смеясь, ответил он.