Юрий Нагибин - Постоянный подписчик

вдруг с дикой энергией взорала широкотазая отдыхающая. Меня аж скрючило — не от оглушительной неожиданности, от воспоминания — эта песня связывалась для меня с потерей отца. Когда его посадили, в комнате с балконом, глядевшим на Меншикову башню, поселилась милая женщина, надомница Катя. Свое появление в квартире она отметила сокрушительным банкетом с участием всей бесчисленной родни. Гимном застолья оказалась песня о гибнущих в волнах любовниках. И всегда, когда тетя Катя напивалась, а это случалось в конце каждой недели, толстые стены добротного старого доходного дома обретали под напором душераздирающего вокала проницаемость нынешних тщедушных перегородок, и я печально вспоминал, что отца нет с нами.

Песня смолкла так же внезапно, как началась.

— Гликерия Петровна, дайте слово, что споете ее всю, когда мы приземлимся, — галантно сказал Рентгенолог.

— Да мы все топаем и топаем, аж пятки отбило, — недовольно отозвалась Гликерия Петровна.

— Давайте устроимся под тем грибком, — предложил Артемьич.

В нескольких шагах от пруда изгнивал деревянный грибок с мухоморьей шляпкой. На останках трухлявой скамейки можно было разместить и выпивку и закуску. Но мною овладел бес деятельной бестактности, и я стал убеждать сотрапезников усадить на скамейку даму, готовящуюся стать матерью. Краснея своим кукольным лицом, она отнекивалась, утверждая, что может постоять, а захочет — и посидеть на толстых сосновых корнях. Но я был неумолим: кому же отвечать за будущего ребенка, как не старейшему в компании? Инженер-атомщик, имевший свой интерес к Фаине Семеновне, отвел меня в сторону и терпеливо объяснил, что она не собирается рожать ни в настоящее время, ни в обозримом будущем, просто являет собой рубенсовский тип женщины. Пока мы выясняли это недоразумение, остальные оборудовали стол. В центре натюрморта высились две бутылки: одна с темной таинственной жидкостью и без этикетки, другая с мутным столовым вином, вокруг разместились недоедки от завтрака и обеда: кружочки колбасы, бутерброды с сыром, шпроты, свежие огурцы, пучок зеленого лука, несколько яблок, хлеб.

— Вам вина или нашего домашнего коньяка? — спросил меня Рентгенолог.

— Мужчинам — коньяк, дамам — сухарика, — объявил Атомщик.

Разлили, сказали тост, выпили. У меня перехватило дыхание: домашний коньяк состоял из технического спирта, кофе и какого-то ароматического вещества: то ли одеколона, то ли духов, то ли лосьона. Мыльных пузырей не было, скорее всего, подмешан безобидный цветочный одеколон, он был в нашей вестибюльной лавчонке. Ловя воздух ртом, я сделал неосторожное движение и поймал «укус ведьмы» — острейший спазм межреберной невралгии. Артемьич сразу сообразил, что произошло, и ловко сильными, теплыми пальцами размял мне плечо. Отпустило.

Не пошло сухое вино и у Гликерии Петровны.

— Тьфу, гадость, кислятина! — плевалась она. — И как это люди пьют? Да лучше вашего кондера хватить, чем эту мерзость!

— Извините, Гликерия Петровна, шампанского не завезли, — развел руками Рентгенолог.

— Ладно с шампанским-то! На кой ляд эту бурду выпускают? Издевательство над живыми людьми!

— Вся наша жизнь издевательство, — кротко сказала Фаина Семеновна. — А где ты живых людей видела?

— Девушки, девушки! — призвал к порядку Атомщик. — У нас же праздник!

— Гликерия Петровна! — просяще сказал Рентгенолог.

И снова без завода, с места, с дикой мощью рванулось в пространство:

И отозвалось во мне болью давней утраты: бедный отец!..

Из-за деревьев показалась группа отдыхающих с авоськами, чуть осадила, увидев нас, затем с чинным видом, потупив взоры, прошествовала мимо.

Рентгенолог наполнил стаканы, лишь Фаина Семеновна осталась верна сухарику.

— За прекрасных женщин! — объявил он.

— Где ты их видел? — в своей кроткой манере спросила Фаина Семеновна.

Как обычно, вторая порция любой отравы идет легче — вырабатывается какое-то защитное средство, противоядие. Только Гликерия Петровна, сменившая напиток и тем демобилизовавшая организм, опять корчилась и плевалась.

— Может, все-таки к сухарику вернетесь? — спросил Рентгенолог.

Гликерия Петровна издала утробно-горловой звук и замахала руками:

— Чего под руку говоришь? Еще этот не улегся…