Алексей Моторов - Преступление доктора Паровозова

— Андрюш, пойдем и мы, пожалуй, — сказала брюнетка Марина, беря блондинку Любу под руку. — Хотим успеть внутри этот «Олимпийский» посмотреть, может, купим там чего. Ты, главное, не забудь, что билет у тебя в паспорте.

И девушки отправились догонять земляков.

Мы с Андрюхой закурили по второй, а с голодухи мне всегда курилось плохо, язва подсасывала.

И тут Андрюха говорит:

— Леха, может, ты пожрать хочешь, выпить? У нас в автобусе целая сумка добра всякого. А то не по-людски как-то. Пошли сядем, тяпнем за встречу. Минут пятнадцать в запасе имеется.

Мы пробрались на заднее сиденье, Андрюха снял с полки кусок фанеры, застелил большой льняной салфеткой и стал доставать из сумки свертки, шуршать бумагой, разворачивать.

Через минуту на импровизированном столе появились: кружок домашней колбаски, соленые огурчики, каравай черного хлеба, яйца, помидоры, луковица и бутылка самогонки. У меня уже было начались рези в желудке, но тут Андрюха вовремя разлил в два относительно чистых стакана, и мы выпили за встречу. Закусили. Андрюха огурчиком, а я всем сразу. Повторили. Накладывая на хлеб колбасу в четыре слоя, которую ловко нарезал Андрюха, я украдкой косился на секундную стрелку на своем «Ориенте». Пятнадцать минут, отведенные на обмывание встречи, неумолимо заканчивались.

Вдруг Андрюха хлопнул себя по лбу, полез куда-то под сиденье и извлек оттуда ярко-красный спортивный баул. Расстегнул молнию, вытащил что-то большое и, судя по всему, тяжелое. За то время, пока он это разворачивал, я успел умять пару крутых яиц, помидор и остатки колбасы.

— Слушай, совсем забыл, — сказал Андрюха, снимая последний слой газеты и являя миру невероятного, огромного, красивого, каким бывает законченное произведение искусства, румяного, поджаристого гуся. — Маринкина мать в дорогу приготовила!

Последний кусок колбасы застрял у меня где-то в верхней трети пищевода.

— Эх, жаль, времени нету! — спохватился Андрюха, тоже взглянув на мои часы. — Бежать надо, Леха. Начало уже через три минуты!

На гуся смотреть было невыносимо. Хотелось плакать в голос.

Я сдвинул фанерку, которая служила нам столом, поднялся, чувствуя, как в голову несильно ударила самогонка, и, держась за багажную полку, не сводя взгляда с этой райской птицы, произнес дрожащим голосом:

— Андрей! Я тебе спою! Спляшу. Буду декламировать хорошие стихи. Рассказывать смешные и свежие анекдоты. Открою все столь дорогие мне сентиментальные детские тайны. Посвящу в увлекательные семейные предания. Поделюсь видением текущего политического момента и предскажу будущее. Но только не ходи ты на этот концерт!

Часа через три неприлично сытый, пьяный больше от еды, чем от самогонки, я возвращался домой на метро. А все-таки надо было оторвать ногу от гуся и привезти домой Лене с Ромой. Андрюха добрый, он бы разрешил.

В октябре позакрывали все институтские столовые, даже донорский зал, где кормили за сдачу крови. Тогда мы придумали с раннего утра посылать гонца в булочную, и днем, когда он возвращался, клевали батон, как голуби. Потом и хлеб кончился. Вернее, он где-то еще был, но на всех перестало хватать. За ним стали выстраиваться молчаливые семичасовые очереди, которые далеко не всегда заканчивались удачной покупкой.

В промтоварных магазинах картина была не лучше. На первом этаже нашего большого универмага из всех товаров оставался расшитый красными петухами фартук землистого цвета, а на втором одиноко скучал скатанный в трубу рваный палас невероятно депрессивной гаммы, на котором красовалась бумажка с надписью «Брак». Потом исчезло и это.

Прошедший войну дед Яков утверждал, что, когда он прибыл на побывку с фронта, с едой в Москве ситуация была куда лучше.

В ноябре ударили морозы, и стало не только голодно, но и холодно, вот тогда-то я и встретил Альберта.

Альберт Колбасин был зятем моего друга Вовки Антошина. Несколько лет назад он женился на его младшей сестре Ленке, кроме того, мы все учились в одной школе и проживали в одном дворе.

Поначалу Альберт ничем таким не выделялся. В школе он был добродушным увальнем, учился средне, но сносно, не хулиганил, деньги у младших не отнимал, на гитаре не играл и даже не курил, — короче говоря, особой индивидуальностью не обладал. В старших классах Альберт за компанию записался в подпольную секцию карате, тут-то он себя и нашел. Через пять лет он превратился в здоровенного парня с тяжелым взглядом и набитыми кулаками. Все его свободное время уходило на оттачивание ударов руками и ногами.