Натан Файлер - Шок от падения

Он сделал большой глоток пива.

— Это было в семидесятых. Тебя, парень, тогда еще на свете не было. Но ты не думай. Ничего не меняется.

Вот как было дело

В семидесятых группа исследователей симулировала симптомы болезни, чтобы стать пациентами нескольких психиатрических клиник в пяти различных американских штатах. Они говорили, что слышат голоса, произносящие три слова: пустой, полый, бух. Сразу же после госпитализации они бросали притворяться и больше не упоминали про голоса.

А вот и безумие

Врачи не верили, что они поправились, и все равно держали их в больнице — некоторые из этих исследователей в результате провели там несколько месяцев. Их отказывались выпускать, пока они не признают наличие у себя психического заболевания и не согласятся принимать лекарства. Так действуют ярлыки. Они приклеиваются.

Если люди считают тебя СУМАСШЕДШИМ то, что бы ты ни делал — все будет нести на себе штамп «СУМАСШЕСТВИЕ».

Один из исследователей вел дневник — он записывал, как с ним обращались, чем кормили и все такое. Когда эксперимент был закончен, он смог прочесть, что писали о нем доктора и медсестры. Они видели, что он что-то царапает в своей тетради, и фиксировали это так: пациент проявляет зацикленность на письме.

И что это вообще значит?

Я не придуриваюсь. Я честно не понимаю, что это значит. Это то, что я делаю? Я проявляю зацикленность на письме? Я еще и рисую. Это зацикленность на рисовании? Между нами, я время от времени хожу посрать. На этом я тоже зациклен?

Ну что тут скажешь? У Свина есть на этот счет хорошая поговорка, и мы повторяем ее, как мантру, как особое рукопожатие. Мы открываем новую банку пива, и когда оно плюется нам на руки, Свин фыркает:

— Всех мудаков не переделаешь.

Потом мы чокаемся банками и орем изо всех сил, стараясь перекричать шум улицы:

— Но к этому надо стремиться!

Я знаю, это глупо, но вроде как помогает.

Вообще-то, мне надо идти.

Дениз только что появилась в конце коридора.

— Приходи, когда будешь готов, Мэтт.

Обычно я заставляю ее ждать. Вроде как стою на своем. Но она сегодня какая-то расстроенная, и мне, честно говоря, ее жалко. Серьезно, кажется, воздух можно резать ножом. Да что ножом, тупыми ножницами, которые выдают в группе арт-терапии. Явно что-то случилось.

Мы смотрели «Истэндерс», сидя на большом зеленом диване.

Я, мама и папа сидели на диване, а Саймон обычно устраивался на ковре, скрестив ноги по-турецки.

Это была серия, в которой Бьянка уезжает из Уолфорда, но с тех пор прошло уже сто лет. Я ее помню только потому, что Саймон был неравнодушен к Бьянке. Мне горько думать об этом. Или просто грустно. Невероятно грустно. Теперь это наш новый семейный портрет: мы втроем сидим на диване и смотрим на то место, где раньше был Саймон.

Я вам уже об этом говорил.

Я сказал, что «Истэндерс» был нашим ритуалом, что мы даже записывали серии, которые не могли посмотреть. Я больше не упоминал о нем, поскольку серия, в которой Бьянка уехала, стала для нас последней. Мы больше не смотрели «Истэндерс» всей семьей, и с тех пор я не видел ни одной серии от начала до конца. Прошло почти десять лет. Я докурил свой табак. Принял последнюю таблетку снотворного. Мне ничего не оставалось, кроме как сидеть в продавленном кресле в холле перед телевизором и пытаться не обращать внимания на тошноту, головную боль, голод, оцепенение и истощение — последствия двух белых таблеток в день.

В холле толклась куча народу. Из столовой принесли дополнительные стулья, и парочка медсестер зависла в дверях. Все хотели посмотреть эту серию.

Он показался где-то в начале музыкальной заставки. Я заметил его на карте Лондона, когда камера поворачивает и отдаляется.

Иногда весь мир становится похож на крошечный шрифт внизу рекламного объявления, и кажется, что во всяких мелочах, вроде улыбки или рукопожатия, прячутся тайные знаки. Это была не улыбка или рукопожатие, это была серия «Истэндерс», в которой после почти десятилетнего отсутствия Бьянка наконец возвращается. Я снова увидел ее рыжие волосы и веснушки.

Можно убеждать себя, что это просто совпадение, что всякое бывает. Все меня спрашивают, как я это докажу, призывают подумать, возможно ли такое в принципе. Можно, конечно, было бы стиснуть кулаки посильнее, прижать их костяшками к вискам и постараться найти рациональное объяснение.

Но пользы от этого не было бы никакой, потому что даже сейчас я отказываюсь поверить, что он не пытался мне что-то сказать.