Натан Файлер - Шок от падения

Мне кажется, именно этим я сейчас и занимаюсь: вписываю себя в свою собственную историю и рассказываю ее изнутри.

В больнице я сидел в саду и рисовал свою квартиру. Я представил себе кухню и изобразил ее целиком, с оббитым кафелем и вздувшимися обоями. Бабушка Ну стоит у раковины и чистит овощи, на стойке валяется пачка ее сигарет с ментолом. Когда я рисую картины по памяти, мне важно представлять себе, где бы я стоял, если бы действительно был там. Я стою в гостиной, меня не видно. Я даже изобразил с одной стороны кусочек дверного проема. Получилось неплохо, и я так ушел мыслями в свое занятие, что не заметил, что еще одна пациентка внимательно на меня смотрит.

Мне кажется, ее звали Джессика. Она сказала, что ей нравится моя картина, и не мог бы я нарисовать ее тоже?

Когда рисуешь то, что видишь перед собой, а не в воображении, ты все время чувствуешь, где находишься в этот момент. Не знаю, может, это и бессмысленно, но это правда.

У Джессики когда-то была дочка по имени Лилли, но Лилли была злом. Так сказала Джессика, когда объясняла, откуда у нее шрамы. Она пригласила меня в свою палату и задернула шторы. Я сказал, что мне будет легче рисовать ее при естественном свете, но она расстегнула блузку и сняла лифчик, и мы какое-то время сидели молча.

Я мог бы рисовать других пациентов, например, Тэмми в ее розовом халате, прижимающую к груди плюшевого медведя. И она будет в восторге от того, что ее заметили. Я мог бы нарисовать мужчину, который каждые десять минут проверяет, нет ли в его ботинках подслушивающих устройств, или запечатлеть метания Юэна, когда он бросается на стены в поисках острых ощущений. Я мог бы нарисовать Сьюзен, которая за обедом собирает солонки со всех столов, пока Алекс не начинает орать, чтобы она прекратила это делать, и они потом еще час дуются друг на друга. А еще засаленные волосы Шрины, которые она вырывала у себя клоками и разбрасывала по всем горизонтальным поверхностям. Я мог ее нарисовать, ухватив ту часть ее личности, которую она оставляла после себя.

В отделении было девятнадцать коек: новые пациенты поступали, старые выписывались, как в безумном отеле. Я мог нарисовать их всех. Но нарисовал только Джессику. Я нарисовал ее полуобнаженной в полумраке ее палаты. Я нарисовал ее шрамы. Она выкормила дьявола грудью, а потом отрезала боль.

— Здорово! Спасибо, Мэтт.

— На здоровье.

— Мне очень нравится.

— Я рад.

Мне не хотелось помнить, где я нахожусь, чувствовать, что я здесь. Я не стал рисовать никого из пациентов, не стал рисовать кабинет дежурной медсестры и ее саму с моим рисунком в руках, неодобрительно качающую головой.

— Она сказала, что ей понравилось, — слабо запротестовал я.

— Не в этом дело, Мэтью.

— Она сама попросила.

— Она испытывала давление. Она нездорова.

— Это полная херня.

— Я бы попросила тебя выбирать выражения.

— Но это все равно херня. Я даже не хотел рисовать эту суку.

— Хватит, Мэтью. Никто тебе не предъявляет претензий. Речь идет о допустимых пределах. Здесь все проходят лечение, включая тебя. Я прошу тебя больше не заходить в палаты к другим больным, даже если тебя пригласят.

— Она пригласила.

— И я прошу тебя не рисовать портреты других пациентов. Между нами говоря, я вижу, что ты талантлив.

— Вот только этого не надо, пожалуйста.

— Ну…

— Не надо. Как-нибудь обойдусь. И не хочу я больше никого тут рисовать. Я сам так решил. Мне и в тот раз не хотелось.

— Хорошо. Будем считать, что мы договорились. И Мэтт, я вовсе не собиралась тебя отчитывать.

— Я могу идти?

— Конечно.

Я нарисовал бабушку Ну на моей кухне и скамейку в саду, где мы сидели с Джейкобом, когда прогуливали школу. Я рисовал мир за стенами больницы. Если вы придете в гости к моим родителям, то увидите наш семейный портрет над камином. Маме он понравился. Рисование — это способ перенестись в другое место.

Томас не то бежал, не то ковылял. На нем были заляпанные кетчупом тренировочные штаны и футболка с надписью «Бристоль-сити».

Сигнализация гудела яростно и тревожно.

Он успел добежать до неработающего фонтана на дальнем конце склона, прежде чем его поймали медсестры Эта и Та, а еще медсестра Другая, которая в тот момент как раз пришла на работу, и на лодыжке у нее все еще был желтый люминесцентный браслет — такие надевают, чтобы штанина не попадала в велосипедную цепь. Я открыл окно в своей палате как можно шире, но, к сожалению, очень широко оно не открывается. В общем крике было почти невозможно разобрать, что говорит медсестра Та.