Пэт Конрой - Обрученные с Югом

— Ах, мальчики! Смотрите! Вот она, речная обитель.

Сегодня мы отчалили довольно поздно. Когда мы дрейфовали мимо станции береговой охраны, краснота уже просочилась из-за горизонта на синее, со стальным отливом небо. Я, передав удочку отцу, взялся за весла и стал грести на середину реки. Я выровнял лодку, и мы опять легли в дрейф, двигаясь мимо Бэттери-стрит с ее нарядными домами. Они были освещены, словно театральные подмостки, и до нас даже доносились голоса людей на верандах. Ниже по реке камерный оркестр наигрывал что-то для немногих слушателей, которые собрались в парке Уайт-Пойнт, и на этом расстоянии звуки музыки напоминали мышиный писк. Дважды мы бросали якорь, затем взяли курс на форт Самтер.

— Сынок, расскажи мне про свой разговор с сестрой Схоластикой, — попросил отец, когда мы бросили якорь в третий раз.

— Тут и рассказывать нечего. Она оглушила меня новостью — оказывается, они с мамой находились в одном монастыре. Я удивился, вот и все.

— После того что случилось со Стивом… — Отец замолчал, потом, собравшись с духом, заговорил снова: — После того что случилось со Стивом, твоя мать предпочла не рассказывать тебе о раннем периоде своей жизни. Стив кое-что знал, но немного. Мы думали, что главное — это наша семья, наша совместная жизнь, а не жизнь твоей матери до свадьбы.

— Тебе не кажется все это немного диким?

— Нет. Вот как луна, что у нас над головой, человеческая жизнь проходит через разные фазы. Это тоже закон природы. И до нашей свадьбы твоя мать прошла определенный этап — несколько лет она состояла в монашеском звании. Да, это длилось не один год. Но мы должны рассматривать эти годы как одну фазу ее жизни.

— Это же все объясняет! Господи боже, меня воспитала монашка! Вот почему я обращаюсь к ней «мать», а к тебе «отец», да? У всех вокруг мамы и папы, мы же как-никак на Юге, один я говорю «мать», чуть ли не «святая мать».

— Не вижу в этом ничего страшного, — ответил мой отец. Прошу заметить, отец, а не папа.

— Она выглядит как монахиня, ведет себя как монахиня, говорит как монахиня, даже дышит как монахиня. Меня воспитывали, исходя из ложных принципов. Ребята-ровесники всегда считали меня ненормальным, и они правы. Со мной действительно творится что-то неладное.

— По-моему, у тебя нет никаких изъянов.

— Ты сильно ошибаешься! Ты пристрастен.

— Это естественно. Я ведь твой отец.

— Ей-богу, тот факт, что меня воспитывала монахиня, а я даже не догадывался об этом, объясняет все. Например, почему я практически всю жизнь стою алтарным служкой на мессе. Или почему каждый вечер перед сном мы читаем бесконечные молитвы. А что, если лечь спать, не прочитав тысячу раз «Аве Мария»? Хотел бы я разыскать того, кто выдумал эти молитвы, и пересчитать ему ребра.

Отец улыбнулся и снова стал серьезным.

— Чтение молитв воспитывает духовную дисциплину. И приближает нас к Богу.

— Да это тоска зеленая! И достает, как ежик в заднице!

— Следи за речью, сын.

— Прости. А как ты познакомился с матерью? Она обещала, что ты расскажешь всю историю.

— Это прекрасная история, — смущенно сказал отец. — Самая прекрасная. Такой мужчина, как я, не мог даже рассчитывать на подобную историю.

— Что значит — такой, как ты?

— Ты знаешь, что это значит. Необщительный. Некрасивый. Урод.

— С чего ты взял, что ты урод?

— Зайди как-нибудь в мою ванную. У меня, между прочим, есть зеркало. — Он поморщился.

— Никакой ты не урод!

— Тогда нужно купить новое зеркало. Мое, наверное, врет.

Отец засмеялся своей шутке и вытянул леску. Я поднял якорь, он снова завел мотор. Мы глазели на обитателей богатых домов вдоль реки. Вот балерина делает экзерсис в студии на втором этаже. Вот два парня на роликах легко катят по Бэттери-стрит вдоль дамбы, скользят, будто по льду, заложив руки за спину. Велосипедисты слабо освещают себе путь фарами, как фонариками. В ресторане отеля «Форт Самтер» люди листают меню под светом люстр. Влюбленные заполонили Бэттери-стрит, некоторые парочки останавливаются и целуются как раз в том месте, где Эшли встречается с Купером, образуя благоухающую Чарлстонскую гавань.

Мы заглушили мотор, насадили наживку и снова забросили удочки.

— Я знаком с твоей матерью всю жизнь, Лео. Но узнавать ее начал, когда мы вместе учились в Епископальной ирландской школе. Однажды я увидел, как она загорает на острове Джеймса, у плавучей пристани рядом с плантацией. Это было летом тысяча девятьсот тридцать седьмого года, мир стоял на пороге больших потрясений. Я слишком рано пришел на вечеринку. Как и ты, я мало общался с одноклассниками, не ходил на свидания. Весьма вероятно, я был так же застенчив, как и ты, хотя, конечно, измерить застенчивость трудно. Когда девушка ждала, что я заговорю с ней, у меня язык прилипал к нёбу. А увидел твою мать на той пристани — и стал другим человеком. Меня прорвало, миллионы слов рвались наружу, и я побежал по лужайке через плантацию к пристани. И пока бежал, решил, что непременно женюсь на твоей матери.