Дельфин де Виган - Отрицание ночи

В следующий понедельник я отправилась в коллеж «Эгль» в Орне, а Манон в новую школу. Мы чувствовали себя сбитыми с толку и страшно одинокими. Модель моих джинсов «ковбой» (широкие сверху, узкие внизу) в провинции еще не продавалась, а потому дети смотрели на меня искоса и отпускали дурацкие шуточки.

Спустя несколько дней мачеха купила нам новую одежду. Прежде чем мы смогли вернуться в квартиру Люсиль, чтобы забрать вещи, прошло несколько недель, а прежде чем мы смогли снова увидеть маму – несколько месяцев.

В результате у папы мы прожили несколько лет.

Мы тогда даже не осознавали, насколько изменится наша жизнь.В прекрасном доме Габриеля, в окружении любимых пейзажей мы столкнулись с такой жестокостью, для которой годами не хотели и не могли найти подходящих слов.

В 1980 году 31 января я окончательно порвала с теми, воспоминания о которых навсегда останутся со мной, в моем сердце, в моих клетках, с теми, которые никогда не исчезнут, точь-в-точь, как сопровождавшая их боль.

Позже мое тело привыкнет к страху, страх растворится в крови, станет частью меня.

Я уверена, что жизнь Люсиль четко делится на «до» и «после».

На нескольких страницах я описала первый приступ Люсиль, но знаю, что описала неверно, неточно, частично, блекло и бездарно. Сегодня, из настоящего, я смотрю в прошлое не в силах его расшифровать, словно до сих пор стою у окна в доме напротив и вижу свою белую обнаженную мать.

Я могла бы просто переписать слово в слово полицейский отчет, который показал мне отец, но я не знаю, нужен ли читателям такой реализм. Полицейский Жан-Мишель Р. чертовски краток:

Пациентка с нервным срывом, подвергнувшая жестокому насилию свою несовершеннолетнюю дочь (меньше тринадцати лет), доставлена в больницу Ларибуазьер. Не знаю, какая мне польза от этих строчек.

Когда я брала интервью для книги, я попросила Манон и Виолетту рассказать мне о событиях того дня. Я хотела сравнить наши воспоминания и восстановить ход вещей. Мелкие детали не совпали. Например: был ли с нами мой кузен Франк, когда Люсиль «гипнотизировала» такси? Или: обе ли мы с Манон спали у Виолетты в ночь, когда маму поместили в лечебницу? Остальное, увы, тютелька в тютельку.

В январское утро Лизбет позвонила Люсиль, и ей показалось, что сестра не в себе. Лизбет стало страшно за Манон, она позвонила Виолетте, которая жила поблизости, и попросила сходить проверить, все ли в порядке.

Во время приступа безумия Люсиль, обнаженная и белая, выставляла свое тело в окне – напоказ – и требовала, чтобы Манон описывала ей реакцию прохожих. Постепенно на улице столпился народ, кто-то звал на помощь, кто-то кричал, кто-то свистел, и наконец кто-то вызвал полицию.

Я бы хотела знать, что случилось с Люсиль, что она чувствовала – буквально по минутам. Я бы хотела выхватить из общей картины тот момент, когда мир рухнул для моей матери, я бы хотела рассмотреть все под микроскопом, объять необъятное, постичь тайну, постичь молекулярное строение маминого организма.

Прежде чем я начала эту книгу, в тот загадочный период времени, когда текст сочиняется в голове, обдумывается, пишется, стирается и вновь возникает, когда пальцы еще не дотронулись до клавиатуры – я хотела написать от третьего лица, но так, словно чувствует и диктует сама Люсиль. Фрагменты из детства Люсиль удались мне именно благодаря этому приему. Глазами Люсиль я стремилась увидеть и вновь открыть ее прошлое. Мне бы так хотелось рассказать о мамином визите к Жаку Лакану! Она врывается в кабинет, несмотря на запреты секретарши, и просит позволения присесть… Но я не знаю, как это было. Я не знаю, как мама бродила по городу в одиночестве, не знаю, чего ей не хватало, не знаю, чего она сама не знала, и что привело ее к безумию – первая станция, к суициду – вторая станция.

Я не сумела осуществить свой замысел.

Мама много писала. В частности, она описала свой первый приступ безумия и чувство опустошения, за ним последовавшее. Мы нашли эти записи в квартире Люсиль после ее смерти, и они мне не слишком помогли «поставить диагноз». Все, что я прочла – стихи в прозе, отрывки из песен, признания в любви, клятвы, ругательства и проклятия, скачущие неясные мысли, какие-то важные, наверное, даты, – все накарябано карандашом на клочках бумаги или в блокнотах, но все сложено в большую белую папку, которую я подарила маме давным-давно.