Эустакиу Гомиш - Любовная лихорадка

Миллер, потеряв терпение, отправил на порку двух козочек, мывшихся полуголыми в фонтане на улице Дирейта. Барселос пробился сквозь толпу и посреди всеобщего замешательства оттащил прочь двух полицейских, работавших плеткой. Те, познав на себе власть прессы, посчитали свою работу законченной. Барселос посадил заплаканных женщин в фиакр и всю ночь поил их коньяком и пильзенским. Утром они захотели отблагодарить Барселоса известным всем способом, но тот сказал, что ему пора зарабатывать на жизнь.

Целый день Барселос выжидал удобного момента, чтобы предстать перед комиссией. Ему хотелось устроить драку с врачами и быть задержанным полицией за неуважение к официальным лицам. Но вечером пришла новость, что Миллер заболел. Он подцепил лихорадку.

На площади Матрис это известие было встречено громким «ура» и пожеланием здоровья… Барселосу.

Несчастный воришка едва не сломал себе хребет, упав с крыши. Шум был такой, что на место происшествия тут же сбежались люди и в их числе — четыре проститутки. Неожиданно пострадавшему стало хуже, его затошнило. Проститутки, вооруженные дубинками, забили бы его на месте, не появись отец Менделл. Женщины столпились вокруг него, начав целовать священнику руку.

В это время бедняга сообщил прерывистым голосом, что падение — это пустяк, хуже то, что он подхватил заразу пару дней назад. В считанные секунды на улице никого не осталось.

Миллер испустил дух, окруженный дочерьми Марии. Смерть наступила быстро, и падре Менделл счел это наградой за достойную жизнь.

В борделе устроили праздник, и мадам Зила повела себя снисходительно. Ей не нравились столкновения с законом, а комиссия, в конце концов, кое-как, но боролась с параллельным рынком любовных услуг. Однако энтузиазма девочек было не сдержать. «Я старею», — пожаловалась мадам Барселосу. Тот сказал в утешение, что напишет для нее эпитафию.

Но ничего не написал.

Неизвестно откуда пришедший табун лошадей расположился на площади Матрис. Лошади съели всю траву, прораставшую между булыжников мостовой, а затем разбежались по окрестностям города. Похоже, это не были цыганские лошади; хозяина их не обнаружилось.

Кое-кого животные напугали своим необычным поведением. Они поднимались по лестницам, а однажды даже забрались в кафедральный собор. Им нравилось прижиматься мордой к стеклу и смотреть, что делается внутри домов.

Белый конь забрался в сад Да Маты и съел куст герани. Безутешный садовник пытался выгнать его, но конь все равно расположился на веранде. Анжелика сказала, что это конь из ее видений и приказала вволю кормить его люцерной и поить водой.

Устав, написанный Барселосом и переданный им падре Меделлу тайком в Республиканском клубе, под столом для покера:

* Учреждается Легион дочерей Евы.

* Принимаются женщины любого возраста, цвета, объема груди, вероисповедания и гражданского состояния, испытывающие потребность в нравственном очищении.

* Легион проповедует не радость плоти, которая является божественным даром, а, напротив, дисциплину.

* Дочери Евы вольны действовать по своему усмотрению, если все происходит за закрытыми дверями.

* При этом из политических и религиозных соображений, а также сообразуясь с текущей ситуацией, приветствуется сдержанность, дабы не размывался уже и без того размытый нравственный фундамент нашего несчастного общества.

* По четвергам и субботам устраиваются собрания в помещении церковного прихода, причем женщинам следует появляться чистыми и пристойно одетыми.

* За свои многочисленные добродетели и безупречный моральный облик господин Энрике Барселос назначается гражданским советником при Легионе.

Толпа школьников высыпала из дверей Храма науки, крича на все лады. Скоро Алвин узнал, что Муниципальный совет закрыл последние еще действовавшие школы. Стоя в центре пустого класса, слегка сбитая с толку Анжелика увидела, как он слезает с извозчика и входит в гимназию. Он нашел ее очаровательной, а тишину пустых аудиторий — восхитительной. Они закрыли окна и собирались уже выйти из зала, когда Алвин обнял Анжелику за бедра. Сорок парт вокруг снисходительно молчали, святой Фома Аквинский в черной рамке словно говорил: «этому природа учит все живые существа», оба катались по столу, и Алвин сполна наслаждался ее телом, когда в дверь постучали.