Эдуард Тополь - Элианна, подарок бога

— Только пикни, сука! Шею сломаю!

Вера узнала и эти руки, и этот голос.

— Идем в квартиру! Быстро! — приказал Стенли, толкнул ее к лифту и нажал кнопку вызова кабины.

Вера хорошо знала силу этих рук и покорно вошла в открывшуюся дверь кабины.

— Какой этаж? — спросил Стенли, продолжая держать ее в обхват и зажимать рот.

Вера на пальцах показала: четыре.

Он нажал кнопку, старый лифт со скрипом медленно дополз до четвертого этажа.

— Быстрей! Пошли! — приказал Стенли. — Какая квартира?

В коридоре было двенадцать дверей, но на Стенлино счастье никто из соседей не вышел в эту минуту из своей квартиры. Впрочем, если бы кто-то и вышел, то Стенли так любовно приобнял бы Веру за плечи, что она и не пикнула бы. Перед дверью с номером «47» Вера сама достала из сумочки ключи и открыла квартиру. Стенли втолкнул ее внутрь, захлопнул дверь, протащил в комнату и, прежде чем разжать свои ковши орангутанга, оглядел убогую эмигрантскую квартиру и предупредил:

— Только тихо! Если начнешь орать, язык из глотки вырву! Договорились?

Вера утвердительно замычала в ответ.

— О’кей! — сказал он и швырнул ее на диван, а сам легко подтянул тяжелое плюшевое кресло и сел напротив. — Теперь слушай меня! Ты думаешь, ты самая умная, всех развела и сорвала пол-лимона, да? Так имей в виду: мой дедушка Хаим, пусть ему будет покой на том свете, делал эти set up еще сто лет назад! Поняла? Ты заплатила моему отцу сто пятьдесят восемь тысяч за товар и еще на сто пятьдесят взяла в кредит, а по страховке получила четыреста двадцать кусков. Таким образом, ты нам должна сто пятьдесят за товар и половину от оставшихся сто двадцати, то есть всего двести десять. Ясно? И я их получу от тебя живой или мертвой, клянусь дедушкой Хаимом, пусть ему будет покой на том свете! Ну! Что ты молчишь? Сама отдашь или мне вытащить их из твоей fucking глотки? Говори же!

Вера посмотрела ему в глаза. Когда-то эти глаза вобрали ее в себя целиком и опустили в бездну его вожделения так, что у нее онемели ноги. Но теперь эти черные, как антрацит, глаза, были как два стальных кинжала, а ноздри его огромного еврейского носа хищно раздувались от бешенства.

— Раздевайся, — тихо сказала она.

Он рассмеялся:

— Дура! Неужели ты думаешь откупиться за fuck?

— Нет, — ответила Вера. — Я не собираюсь to fuck с тобой. Но я хочу убедиться, что на тебе нет магнитофона и ты не запишешь меня на пленку. Раздевайся.

— Не дура… — удивился он. — На мне нет магнитофона, клянусь.

— Fuck с твоими клятвами. Я ничего не скажу, пока не увижу своими глазами.

— О’кей, — сказал он и снял рубашку.

Каждый сантиметр этой мощной груди, эти огромные плечи и бицепсы она когда-то целовала взасос.

— Ну? — сказал он. — Смотри. Я чист.

— Джинсы! — приказала она.

— Не морочь голову! Я не стриптизер!

— Ты хуже. Я ничего не скажу, пока не снимешь.

Он похлопал себя по ляжкам и коленям:

— На мне ничего нет! Видишь?

— Нет, не вижу. Я читала: полиция клеит магнитофон Viarga прямо под яйцами.

— Ну ты и сука! — он расстегнул ремень и резко опустил джинсы вместе с трусами. — Смотри теперь!

Смотреть, конечно, было на что. Роскошный Корень Жизни, знакомый до прожилок и с круглой луковицей-головкой, обнаженной обрезанием.

— Ну? — сказал он нетерпеливо и усмехнулся: — Убедилась? Или хочешь пощупать?

Она медленно повела глазами вверх от паха по его огромной, как у атланта, голой фигуре. В эпоху Возрождения с таких фигур рисовали богов, а Микеланджело изваял Давида.

И по мере того, как поднимался по его телу ее искующий взгляд, вдруг стал подниматься и его могучий пенис. А когда ее взгляд встретился с его взглядом, она увидела, что эти глаза уже перестали быть кинжалами, а снова ухватили ее всю и потащили в себя.

Усмехнувшись тихой улыбкой рафаэлевской Мадонны, Вера молча опустилась с дивана на колени и коснулась губами его воспаленного Корня Жизни. А Стенли обеими руками ухватил ее голову и с нетерпеливой силой притянул к себе, принуждая сделать все сразу, целиком.

Но теперь уже она была хозяйкой положения. Дернув в сторону головой, она сказала:

— No rush! Без спешки!

И осторожно, в одно касание лизнула под головкой так, что буквально услышала, как вся его кровь ринулась в этот пенис и как вздулись на нем вены, словно у Лаокоона.

— Но это не имеет никакого значения! — лежа спиной на полу, усмехнулся он через пять минут после своего третьего оргазма, когда Вера опять вздыбила его мощь и уселась на него верхом. — Ты все равно отдашь мне двести кусков!