Юрий Черняков - Анклав

Получив очередной «пистон» от начальства и едва дождавшись конца работы, он прибежал домой, схватил второй экземпляр, отключил телефон и стал лихорадочно перечитывать.

Его бросило в пот, когда, будто со стороны и чужим глазом, он увидел торопливость, непрожеванность и скомканность собственного текста.

Это была повесть «Рекламация» — о безысходной серости и скуке строительной конторы, где с девяти до шести он составлял никому не нужные инструкции и перекладывал «входящие» гласы вопиющих смежников и потребителей направо, а «исходящие» в их адрес отписки — налево, мечтая вырваться в пьяную вольницу командировок, где можно придти в себя, одновременно теряя человеческий облик.

До сего дня он без конца ее переписывал и переделывал, а сегодня его мозг, скукоженный от сознания собственной никчемности, вдруг отмяк и выдал интонацию — неслышный, призрачный звук — будто затихает, продолжая вибрировать, струна.

Он осторожно походил вокруг стола, поглядывая на рукопись, боясь расплескать то, что в нем созревало, выстраивалось, и начал писать повесть заново…

Из-за стола он встал только к утру. Боялся опоздать на работу — как раз сегодня начальство распределяло кварталку.

«Рекламацию» опубликовали через полгода в толстом журнале. Первым его поздравил Голощекин, разбудив звонком в дверь: «Ну как, проснулся знаменитым?» И — пол-литра «андроповки» на стол. «Сам не пойму», — деланно зевнул Колотов, припоминая, есть ли у него чистые стаканы.

Вторым поздравил Боря, позвонив из командировки. А еще через месяц ему позвонили из бухгалтерии журнала — пригласили в редакцию за первым в жизни гонораром.

Там Колотова встретила его редакторша и, прижав палец к губам, поманила в свой кабинет. Где заперла дверь и показала ему коллективное письмо от сотрудников родного стройтреста. При этом она дала понять: об этом ни-ни, в его же интересах…

Некоторые избранные места он перечитал несколько раз. Кое-что запомнил дословно.

«Мы, нижеподписавшиеся, хорошо знаем товарища Колотова А.Е. как постоянно потребляющего спиртные напитки и регулярно опаздывающего на работу. В общественной жизни он характеризуется как беспартийный, возомнивший о себе и оторвавшийся от коллектива, а также уклоняющийся под надуманными предлогами от субботников и других общественных мероприятий и нагрузок. В своей так называемой „повести“, непонятно почему опубликованной в Вашем уважаемом журнале, он с особым цинизмом оболгал наш трудовой коллектив и его руководство. И нам хотелось бы знать, как так получилось, что столь уважаемый журнал открыл этому человеку дорогу в нашу литературу? Или у Вас теперь печатают по знакомству?»

Еще там было сказано, что так на их месте поступил бы каждый советский человек, движимый искренней заботой об очищении советской литературы от случайных людей, и потому они не считают нужным писать анонимки и не скрывают свои подлинные фамилии.

Подписались те самые, с кем он недавно обмывал в долг свой еще не полученный первый гонорар. За городом на пляже пили теплую водку с пивом и еще посылали гонца, когда показалось мало.

И до следующей публикации он ловил на себе пытливые взгляды подписантов, истомившихся в ожидании оргвыводов.

Однажды ему позвонили из редакции одной из самых центральных газет и сказали, что его, автора известной повести «Рекламация», приглашают через неделю для беседы с кандидатом в члены ЦК, доктором философских наук И. Л. Гончаровым.

Что-то екнуло, где-то опустилось и откуда-то отозвалось: вот оно, наконец-то! А потом замерло. И понадобилась порядочная пауза, прежде чем он выдавил: «Да, да, спасибо, конечно…»

Неделя тянулась медленно и томительно, как жест иллюзиониста в конце номера под дробь барабанов. Наконец, вспыхнул свет, грянул оркестр, и он увидел извлеченного из рукава Крошку Цахеса по кличке Циннобер, того самого Боба, такого же пижона, каким он впервые предстал перед ним в вестибюле Литинститута.

И только потом он обратил внимание на Ивана Лукича Гончарова круглолицего и румяного дядьку, больше похожего на руководителя ансамбля народных инструментов, чем на философа.

Боб представился: «Кузовлев Роберт Михайлович, редактор отдела публицистики…» Протянул руку и склонил голову с глубокими залысинами, напоминающими направления фланговых ударов на карте генштаба с целью взять в клещи то, что осталось от его бывшего кока.

«И, кстати, пишущий замечательные статьи о восстановлении ленинских норм партийной жизни!» — добавил, широко улыбаясь, партийный философ Гончаров, задав тем самым тему и тон предстоящей беседы.