Анатолий Тосс: Фантазии мужчины средних лет

Я живу в одной палатке вместе с Коменданте Бэ и Коменданте Рэ. Не каждый, конечно, знает, что Коменданте Рэ в старой жизни носил вполне мирное имя Александр Рейн. Да и немногие знают, что я в старой жизни – Иван Гольдин, «Отец-Идентификатор». На революционных фронтах я известен под именем Коменданте Гэ, я член реввоенсовета и отвечаю за идеологическое сознание бойцов. В довершение ко всему я кошу под придурка и даже, когда требуется, могу пыльнуть «дурью» – в нашем отряде все бойцы проходят тренинг по половому камуфляжу.

Сегодня днем во время обеденного перерыва я, налив себе стаканчик текилы, залез в гамак с томиком Фолкнера. У нас в отрядном клубе собралась неплохая библиотека – крестьяне, помимо молока и коз, притаскивают порой и книги. Притаскивают они их, конечно, на растопку, но я отбираю то, что представляет интерес для моего идеологического, агитационного дела.

Итак, потягивая текилу и едва покачиваясь на упругих нитях гамака, я погружался и в словесную вязь фолкнеровских рассказов, и в колоритную вязь американского юга позапрошлого столетия. Пробираться через обе вязи было непросто – рабовладельческий американский юг остался далеко в прошлом; а через вязь фолкнеровских предложений пойди пробейся, каждое из них длиной на страницу, а то и две.

Но меня тешил чудесный день боливийской осени, да и один рассказ, надо сказать, увлек. В нем описывалось психологическое состояние беглого раба, который, скрываясь от погони, заплутал в лесу. Голодный и отчаявшийся, он попытался поймать змею, чтобы, съев ее, хоть как-то утолить голод. К сожалению, змея успела укусить его в руку, когда он сворачивал ей голову. Змею он все-таки съел, но вот рука начала отсыхать и к утру отсохла полностью.

Я отложил книгу, вгляделся в глубокое, синее латиноамериканское небо над головой, задумался. Судьба беглого негра меня больше не занимала. План родился мгновенно, я выпрыгнул из гамака, вошел в палатку.

– Бэ, – обратился я к соратнику по революционной борьбе, – мне надо, чтобы сегодня же твои ребята отловили в лесах сотню-другую змей, отсосали у них яд в отдельные баночки и доставили мне. – Бэ посмотрел на меня с удивлением. – Это важно, – только и добавил я. Он кивнул и вышел из палатки – мы жили по правилу: Коменданте никогда не ставит под сомнение решение другого Коменданте.

На следующий день я начал эксперименты с ядом различных змей. Я составлял из них разные комбинации, разные дозировки. Потом колол доставленную на убой домашнюю живность – козлов, баранов, петухов. В определенные места колол.

Результаты появились не сразу – три барана и с десяток петухов сдохли в течение нескольких часов – видимо, я их передозировал. Козлы держались – наверное, у них лучше развит иммунитет на змеиный яд. Я поменял дозировки, комбинации ядов и продолжил опыты.

Через неделю появились первые обнадеживающие результаты. Уколотые фаллосы сначала быстро подсыхали, скукоживались, а потом по большей части вообще отпадали. Так происходило и с петухами, и с баранами, и с козлами. Даже с двумя попугаями, которых мои боевые друзья отловили в лесу. И при этом подопытные, лабораторные животные не только не умирали, но даже не болели, вообще отлично себя чувствовали: блеяли, кукарекали, а попугаи… те по-прежнему пытались передразнивать наших хорошо вооруженных бойцов. Которые с интересом наблюдали за моими исследованиями, не понимая, для чего идеологический Коменданте пристает к рогато-копытным.

Вскоре мне доставили группу пленных. Среди них были и пчелки, и биг-бэны, и паучки, да кого там только не было. В прошлой, двупольной жизни они все считались мужчинами, иными словами, они все имели фаллосы и, соответственно, двойную идентификацию.

Конечно, проводить эксперименты на людях, пусть даже и на врагах, – большая ответственность. Но я пошел на риск. Во-первых, у меня набралась достаточная статистика по козлам и баранам, а во-вторых, все же на карте стояла судьба всей густонаселенной нашей планеты.

Через неделю я понял, что я на правильном пути. *censored*ы пленных отпадали, не оставляя ни ран, ни следов. Я подождал еще несколько недель и обнаружил, что изменился и характер пленных. Если совсем недавно они представляли из себя безжалостных, потерявших человеческие ориентиры карателей, то после фаллического отпада они повеселели, подобрели, стали улыбаться, шутить, некоторые подружились и со мной, и с другими бойцами. Я не возражал, я понимал, что у них камень с плеч свалился. Ведь жить в двойной идентификации – тяжелейшая обуза.