Анатолий Тосс - Фантазии мужчины средних лет

Они уважительно покачали головами, соглашаясь, и Ч1, и Ч2.

– Я с русского языка хочу начать. Он ведь родной. А потом, если получится, на английский, французский, испанский перейти. Тоже большая работа, если разобраться. И важная.

– И как вы планируете начать? Мысли какие-либо имеются? – поинтересовался Ч1, похоже, моя идея его увлекла.

– Пока только наметки, – сознался я. – Например, у нас сейчас что имеется: «он», «она», «оно» и еще «они» для множественного числа. То есть сочетание букв «о» и «н», а потом гласная идет. Но всего три гласных задействовано. А как насчет остальных? Например, «оню» или «онэ», или «оне», или «ону». А еще «оня». Или «оны».

– А согласование слов, с ним как быть? Мы же говорим, «он приехал», но «она приехала». Или «оно приехало». А как с другими родами? – снова спросил Ч1. Я же говорю, моя идея его зацепила.

– Да, сложная задача, – согласился я. – Много работы требует. Конечно, можно по аналогии с мужским и женским родом. Например, «оню приехалю», скажем, для пчелок. Или «оне приехале» для, скажем, огородников. Или «оня приехаля» – для плеврит. Или «оны приехалы» – для троглодитов. В общем, есть наметки, Хотя вопросов много остается. Самый главный вопрос в том, что гласных не хватит, в русском их всего, как известно, десять, а нам минимум шестнадцать надо. А то и семнадцать, если средний род использовать. Так что новые, новаторские пути придется искать.

Мы все замолчали. Ч1 и Ч2 переглянулись, долго, красноречиво. Наконец Ч1 встал, протянул мне руку.

– Ну что ж, Иван, – сказал он, улыбаясь. – Хорошее дело задумали. Нужное. Но если решите пойти работать к нам, мы будем рады. Вы подумайте, мы вам месяц-другой дадим для решения.

Я пообещал серьезно отнестись к их предложению, попрощался и вышел из кабинета. Я шел по улице и говорил себе: какие же хорошие ребята они оба. И Ч1, и Ч2. Сердечные, надежные ребята. Вот что длительное, правильно налаженное многополье делает с людьми. Когда нет половинчатой половой идентификации, когда с фаллическими и вагинальными механизмами вопрос вовремя решен. Когда нет разделения сознания и нет разделения психики. Какие же люди тогда замечательные получаются!

Следующие несколько дней меня мучили угрызения совести. Ведь я бросил пылающий от междоусобиц, разваливающийся на части параллельный мир, бросил людей, запутавшихся в нем, запутавшихся в себе. Они, как малые, неразумные дети даже не понимали, что с ними происходит, какая опасность им угрожает. И медленно, но верно двигались к самоуничтожению.

Но парадокс заключается в том, что их и винить нельзя! Как можно винить тех, кто не ведает, в чем корень зла, кто не в состоянии распознать источник беды? Они же не представляли, какой непоправимый вред наносит двойная идентификация, к какой необратимой катастрофе она может привести.

Только я один во всем виноват! Потому что обратной стороной знания является ответственность. Только я мог их предостеречь, уберечь. Но я их бросил, я дезертировал! И это при том, что я сам подбил их на идентификацию! Выходит, что я несу двойную ответственность. Получается, что я вдвойне виноват.

«Хотя с другой стороны, – пытался оправдаться, – когда я покинул тот мир, я сам не догадывался об угрозе двойной идентификации. Но сейчас-то я знаю о ней! – отвечал я себе. – Сейчас я бы смог остановить безумное саморазрушение! И как я могу спокойно спать, кушать, заниматься любовью с Аркадией, работать над модификацией русского языка, понимая, что где-то в недалеком параллельном мире происходит междоусобица и самораспад. Что страдают и гибнут ни в чем не повинные люди?

Эти мысли не давали мне покоя. От постоянных терзаний у меня пропал аппетит, замучила бессонница.

В эту ночь после любви с Аркадией я наконец заснул, и мне приснился сон – он впервые пробился в мое сознание через толщу глубокого плевритского энергазма. Обычно мне ничего не снится, но на этот раз, когда я проснулся и лежал на белой, чистой простыне с открытыми глазами, сон яркими, живыми красками заново прокручивался перед моими глазами. Он казался абсолютно нереальным, сюрреалистическим, но почему же тогда я запомнил его до мельчайших подробностей?

Мне чудилось, что я в Боливии. Наш лагерь разбит в горах. Отсюда, с труднодоступных лесных склонов, мы отправляем отряды революционных мужиков, присоединившихся к ним 4-дэшников и других борющихся за справедливость бойцов в горячие точки – в Испанию, Мали, на многие другие фронта революции. Местное население нас уважает, заботится, поддерживает. Крестьяне приносят молоко, яйца, часто петухов, коз, баранов. И конечно же, со всех сторон к нам стекаются новые силы, те, кому надоело засилие паучков, биг-бэнов и прочих половых кланов, захвативших власть, эксплуатирующих всех остальных – пчелок, психов, энергетиков… Мы призываем тех, кто по-прежнему живет идеалами равноправия, кто мечтает вернуться к гуманитарным принципам любви и равенства, вступать в наши ряды. Но мы реалисты, мы понимаем, что за наши принципы придется побороться.