Владимир Кунин - На основании статьи…

…А ведь и вправду не шутил тогда Леха Петраков! Когда, слегка по-пижонски, с чувством нескрываемого превосходства и легкой зависти к своему сверстнику — корреспонденту центральной газеты Кириллу Теплову, говорил про рублевую фаянсовую чашечку из простой посудной лавки и стеклянный стакан, из которого ветеран ленинградской милиции Николай Иванович, товарищ майор Зайцев, прихлебывал свой любимый кефир.

Оказалось, что и чашечка, и стакан были действительно расписаны настоящим золотом.

…Кирилл Петрович тихо и устало плыл в своем старческом болезненном сне над землей…

И вот что дивно! Плыл старик Теплов в сегодняшнем, недобром для него двадцать первом веке и видел, как чуть ли не пол столетия тому назад еще живой тогда Леха Петраков, в аккуратно подстриженных выношенных цивильных брючатах и великоватой ему куртке-«москвичке» (чтобы не было видно наплечной пистолетной кобуры), копался в сейфе.

Достал оттуда пару обычных, опечатанных бутылок с густой темно-коричневой маслянистой жидкостью и одну, помнится, протянул тогда Теплову:

— Возьми… Возьми в руку. Только осторожно. Не урони.

Сильный в то прекрасное молодое время, хорошо тренированный Теплов только усмехнулся, взял бутылку. И действительно, чуть не выронил ее от неожиданности. Такая она была тяжелая!..

— Ох, елочки точеные…

— А ты как думал! — обрадовался Леха. — Что мы здесь… этим самым… груши околачиваем? В этом растворе из сивушных масел, висмута и родия — от тридцати двух до пятидесяти семи процентов настоящего пылевого золота!

— Какого золота?.. — не понял Теплов.

— «Пылевого». Ну, в пыль перетертого…

— А потом?

— А потом — суп с котом, — хохотнул Леха.

— Не дури, — поморщился Николай Иванович, — тебе все хиханьки да хаханьки. Объясни по-человечески. А то потом напишет хрен знает что… Стыдно будет людям в глаза смотреть. Слушай сюда, Кирюха… Художник кисточкой наносит каемочку на еще не обожженное изделие и в печку его. А там обжиг — полторы тысячи градусов! Химикаты в момент выгорают, а золотишко вплавляется в структуру фарфора или стекла так, что ты его нипочем оттуда не выцарапаешь! И чем больше этой хреновины на изделии — тем оно дороже. Понял? Вот наши клиенты и придумали таскать эту краску со всех фарфоровых заводов. Но это всего лишь первый этап…

На столе у Степанова раздался звонок телефона внутренней связи.

Степанов ответил, выслушал кого-то и, плотно прикрыв ладонью микрофон телефонной трубки, жестко сказал:

— А ну, кончайте балаган. Арестованных привели. Петраков! Поставь краску на место и закрой сейф.

Теплов сообразил, что приказание Степанова относится к нему в равной степени. Он отдал бутылку Jlexe и поспешно уселся за свой стол.

— Момент… — проговорил Костя в трубку.

Внимательно проследил за тем, как Леха прячет бутылки с золотой краской в старинный сейф. При последнем повороте большого затейливого ключа и шифрового набора Костя Степанов убрал ладонь с микрофона трубки и сказал:

— Давай заводи голубчиков!

Вот тогда-то Кирилл Теплов и увидел впервые Рафика-мотоциклиста — Рифката Шаяхметовича Алимханова — коренного ленинградца, двадцати шести лет от роду…

Господи… боже мой! Ну почему это все должно было так угнездиться в голове старого, усталого и очень больного человека, да еще и являться ему в его постнаркотическом сне?..

Словно строчки, навсегда засевшие в детской головке третьеклассника Кирюши Теплова:

Тогда маленький Кирюша не понял почти ни одного слова — что такое «вещий», какие «хазары», что за «нивы», «обрек» — это кто?..

Однако задано было выучить, и Кирюша Теплов выучил. Как теперь говорится, на всю оставшуюся жизнь…

Но это стихи… А на кой леший всякая трусливая государственная хрень несуществующей страны, погубившая когда-то черт-те сколько собственного народа, так дословно, добуквенно застряла в его памяти?!.

Как случилось, что ЭТО засело в его мозгу, словно кривой, четырехгранный, кованный в деревенской кузнице ржавый гвоздь, вбитый в иссохшее бревно. И не распилить, и не вытащить — так глубоко и страшно засело! Только сжечь целиком.

Так ведь бревно-то сгорит, а гвоздь все равно останется!.. Вот в чем беда. Мать их в душу…

Он даже сегодня, сейчас, в этом с недавних пор постоянном обессиливающем омерзительном состоянии страха смерти и отчетливом отсутствии даже малейшего признака мужественности, которое в Зойке присутствовало всегда, при любых, казалось бы, самых безвыходных обстоятельствах, мог наизусть процитировать ту выдержку…