Владимир Кунин: На основании статьи…

— Herr Teplow! Sie haben morgen eine Bronchoskopie. Sie dürfen ab heute nichts mehr essen. Für diese Untersuchung müssen Sie nuchtern sein. Alles klar?[1] — Господин Теплов! Завтра у вас бронхоскопия. Сегодня вы не должны больше ничего есть и завтра с утра тоже. Это исследование делается натощак. Вам ясно? — томно сказала кургузая и толстозадая медицинская сестричка в коротковатых белых брючках.

Произнося фамилию Кирилла Петровича, сестричка сделала ударение на первый слог — Тёплое. Наверное, так было больше похоже на привычные немецкие фамилии, оканчивающиеся на «…OB».

Она повесила над кроватью Теплова табличку с надписью «Nuchtern», что означало — «Натощак», и вышла из палаты.

Кирилл Петрович снял очки, отложил кучу русских газет и распечатки из сайта «Компромат. ру», еще вчера принесенные женой Зоей из дому, и попытался сдержать нервную зевоту. И раскашлялся.

«Господи!.. Что я читаю?! — подумал Кирилл Петрович, и ему стало невероятно жалко самого себя. — Мне-то на хрена все это нужно знать? Я-то здесь при чем? Тем более — сейчас, когда… На кой черт я влезаю в Чужую сегодняшнюю суть — как ТАМ, что ТАМ? ТАМ же ни черта МОЕГО уже не осталось…»

Тут Кирилл Петрович тихо выматерился, и мысли его вяло, но неотвратимо потекли в привычном русле: почти все близкие ему люди уже на том свете. Или разъехались. Те, кто остался ТАМ в живых, изменились чудовищно. Постарели неузнаваемо, стали суетливыми. Все безуспешно пытаются вписаться в нынешний мутный поток всеобщей воинственно завистливой деловитости. Не по возрасту уже, ребятишки. Не по возрасту…

Не понимают, что их время провалилось в тартарары еще в начале девяностых. Не хотят понимать. Не могут. Ждут каких-то изменений, чего-то нового. Того, что вернет им смытое Старое. Не верят, что жизнь их фактически закончена и в вялом предсмертном тлении новыми у них могут быть только неизлечимые болезни, огорчения и воспоминания о прошлом, в котором теперь, издалека, они кажутся себе прекрасными и победительными…

Родных у Тепловых нет. Только двоюродные сестры у Зойки. А настоящие родные — мама, отец, старший брат Леша — на Сестрорецком кладбище под Питером, на Кунцевском под Москвой.

Сожжены, сожжены мосты. Никто никому не нужен.

Как там у Галича?..

И все равно какой-то болезненный инстинкт заставляет Кирилла Петровича торчать в русских газетах, в разнузданно нечистоплотном российском Интернете. Жалкие остатки его жизни тонут в программах российского телевидения, адаптированного специально для иностранцев…

«Это мы-то с Зойкой «иностранцы»!» — всегда удивленно огорчается Кирилл Петрович.

Но каждый год Теплов упрямо подписывается на несколько российских газет и журналов. Здесь, в Германии, это неправомерно дорого. Всякий раз, когда наступает время подписки, Кирилл Петрович неуверенно говорит Зойке: «А вдруг для работы пригодится…»

Оба они понимают, что Кирилл Петрович, мягко говоря, не очень искренен, но споров по поводу этих весьма ощутимых затрат никогда не возникает.

А как легкомысленно и безобразно транжирятся минуты, часы, дни, отпущенные природой под уже осязаемый финал твоего бытия. На беспомощные телевизионные сериалы, на бездарную московскую «развлекаловку», на лукавые «Вести», завиральные «Новости» и лживое правительственнопомпезное «Время»…

И каждый раз Теплов с ужасом понимает, что он ОТТУДА и не уезжал!

Это при четком осознании, что ностальгии в них с Зойкой — ну ни на грош. Поразительный феномен!

Если бы в самом начале девяностых, в Ленинградском институте онкологии, где Зойку прооперировали уже во второй раз, нашлись бы медикаменты для обязательной послеоперационной химиотерапии и ему не пришлось бы, задравши хвост, мотаться чуть ли не по всей России в поисках этих лекарств, хрен бы они оказались в Германии.

Теплов знал: он должен спасти свою Зойку, а на все остальное ему было глубоко наплевать.

К тому времени у нее обнаружили еще и метастазы в печени. Хорошо, что это произошло уже в Мюнхене.

Если слово «хорошо» вообще применительно к этой ситуации.

Пять с половиной часов тяжелейшей операции в «Neuperlach Klinikum», и через полтора месяца, в ста километрах от Мюнхена, в реабилитационном онкологическом центре Бад Райхенхаля, слабенькая и похудевшая Зойка, в дикую июльскую жару, уже героически ползала по альпийским предгорьям на райском участке бывшей германско-австрийской границы.