Владимир Ионов - …А родись счастливой

— Ты кем-то увлеклась? — спросил Анатолий, проследив за её взглядом.

— Очень интересный мужчина, — прошептала ему Люба. — Я, кажется, видела его в кино.

— Вполне возможно. Это же Вацлав Дворжецкий. Вацлав Янович. Хочешь познакомлю?

— А ты его знаешь?

— Помогал кое-чем с машиной. Пойдём!

Они подошли к столику. Артист, поцеловав руку своей собеседнице, поднялся навстречу. Он оказался выше Анатолия и, пожалуй, даже прямее его.

— Извините пожалуйста нас, — сказал Анатолий спутнице Дворжецкого. — Вацлав Янович, вот супруга видела вас во многих фильмах и днём приметила у моря и мечтает с вами познакомиться. Вы позволите?

— Буду польщён, — улыбнулся, Дворжецкий, оценив Любу долгим взглядом не по старчески ясных крупных глаз. — Вацлав! — подал ей руку и довольно крепко пожал ладонь.

— Люба. Сокольникова. — Выговорила она чуть-чуть дрогнувшим от волнения голосом.

Артист поклонился ей, и со значением повернул голову к Анатолию, мол, хорош мужик, такую диву отхватил!

— Чем могу служить прекрасной даме? — спросил он, снова освещая взглядом её лицо.

Люба растерялась. Господи, чем же он может ей служить?

— Вацлав Янович, автограф дайте даме! — нашёлся Анатолий и снял с её плеча подаренную ей час назад белую кожаную сумочку.

— Даже так?.. С удовольствием! — Дворжецкий протянул руку к своей даме, та, как операционная сестра хирургу, вложила ему в ладонь массивную авторучку. «Любе Сокольниковой с пожеланием счастья, Вацлав Дворжецкий». И размашисто расписался. — Прошу к нам за стол, — предложил он.

— Спасибо! Не будем больше вам мешать! — ответил Анатолий и потянул Любу обратно.

— Ну, почему ты не согласился посидеть с ними? Ведь это так интересно, — прошептала Люба супругу, когда вернулись на место.

— А может им интереснее посидеть вдвоём? Это, кажется, его супруга… И им, наверно, тоже есть о чём поговорить… Как нам с тобой! — подчеркнул Анатолий.

Больше они не встречались. Но всякий раз, когда видела его в кино, вспоминала хорошенькую белую сумочку, которую так и не смогла больше носить из-за размашистого — от края до края — автографа артиста, пожелавшего ей счастья. Где оно, её счастье?

… — У меня даже где-то автограф его был на сумочке. Не знаю только где, — сообщила Люба Серафиме.

— Ну, видишь? Значит, пойдём по старым адресам! — заключила Серафима. Она позвонила в театр, узнала, что Дворжецкий сейчас на репетиции, которая вот-вот закончится, и подняла Любу с дивана. — Летим! А то его кто-нибудь перехватит у нас.

— А что мы ему сейчас скажем? — спросила Люба, поспешая за стремительной Серафимой.

— Скажем, что будем снимать с ним новую авторскую программу с его старой знакомой. Идёт такая заявка?

— Да он, наверно, давно уж забыл меня… Виделись только пару минут один раз…

— Обижаешь себя? Или скромность одолела? Сумочку-то, небось, где-нибудь в рамке держишь?

— Ой, даже не помню, где она у меня осталась.

…Дворжецкого они нашли в его крохотной — на два столика — гримёрной. Дверь была открыта, и они увидели, как он, морщась, отклеивал кудлатую накладную бородёнку. Артист тоже заметил их в зеркале, наскоро вытер лицо салфеткой и встал навстречу. Был он в длиной белой рубахе, подпоясанной верёвкой.

— Эзоп приветствует прекрасных дам! — с улыбкой поклонился он гостьям. — Чем раб обязан счастьем видеть вас, посланниц неба?

— Мы — посланницы не неба, а «Волны», есть такая телестудия, — пророкотала прокуренным голосом Серафима. — Вот у новой нашей ведущей, — показала она на Любу, — появилась идея пригласить нового актера Великогорской драмы в новую программу. Как вы на это смотрите?

— Хорошо смотрю, как на всё новое. Только мы, по-моему, старые знакомые с новой ведущей? Вы, насколько мне не изменяет память, Любовь… Соколова?

— Сокольникова…

— Простите.

— Люба, тебя к телефону! — услышала она голос Серафимы из-за стекла, отделяющего студию от режиссёрского пульта.

— Спроси, кто там? Мне не охота отрываться от записи, — ответила Люба, занятая разбором правки в тексте ведущей.

— Спрашивала. Говорит: «старший сын». Сколько их у тебя накопилось?

— Скажи, некогда мне, мы же передачу пишем…

— Говорила. Отвечает: «Вопрос жизни и смерти». Не дай умереть человеку. Беги скорей.

Чертыхнувшись, Люба, не ожидая ничего хорошего, поднялась к пульту. Который уже раз он названивает ей по телефону с предложениями «посмотреть с ним любопытное кино». Отшивала. А теперь — «вопрос жизни или смерти». С Альбиной Фёдоровной что-то или с Васяткой?