Владимир Ионов: Долгая дорога к храму (рассказы)

— Чего тебе отец Павел сказал?

— Да почти ничего. Вот соли какой-то чёрной дал кулёк и сказал: поезжай домой. Не поняли мы с ним друг друга… Вернее, он не понял меня, а я — его! Ты до станции меня бросишь?

— А ты, значит, меня тоже не понял? — весело спросил тракторист. — Ну, так на упрямых воду возят, а беспонятные ходят пешком.

— Слушай, брось, а… Я бы и верно пошел отсюда, но чего-то печёнку опять схватило… Дойду ли — не знаю.

— А ты черной сольцы пожуй, помогает.

— Чумные что ли вы все тут в этой вашей… как ты утром сказал?

— Глухопердени?

— Вот-вот! Каков поп, таков и приход.

— Дядя, ты бы топал, а? Все равно ведь не поеду…

И Бенделасов пошел прочь по мокрой обочине грязной дороги. В поле за селом в лицо ему дохнул влажный ветер. Потуже запахнув плащ, Бенделасов отвернул лицо от ветра, одним только глазом кося на дорогу.

«И к храму одна грязь, и от храма — тоже, — подумал он, прижимая рукой ноющую печень. — Чёрт, чего она ноет-то так? Утром так не было… Может, верно, пожевать этой дряни?» — Он отщипнул из кулька, данного Павлом, крохотный чёрный кусочек, положил на язык. К солёному вкусу во рту прибавился и разлился какой-то томительно-нежный запах. Ладаном что ли несёт?» — Хотел сплюнуть, но всё-таки проглотил слюну и ускорил шаг.

На мокрой площади маленькой станции стоял один-одинёшенек его утренний «левак». Бендесласов обрадовался:

— Слушай! Где у вас тут проходящие до Москвы можно поймать? — спросил он дремлющего за рулём «бомбилу».

— А чего ловить-то? Давай я отвезу. Пять «штук» и вся недолга.

— А не густо?

— Густо тому, у кого пусто. А ты, вроде, при башлях. Садись, договоримся.

«Да чёрт с ним! Там, вроде, еще один кандидат в кавалеры наклюнулся», — подумал Бенделасов и открыл дверцу машины.

Пос. «Раздолье»,

2012 г.

Он появился в коридоре философского факультета МГУ в солдатской форме, но приметен среди разношерстной толпы абитуриентов стал далеко не этим. При всей мешковатости гимнастёрки и галифе он выделялся ладностью широкоплечей фигуры, чистейшей голубизной глаз и белозубой улыбкой. И вот, представьте себе, стоит перед вами брюнет гвардейского роста, искрится глазами и улыбается во весь свой жемчужный ряд. Мужчины на него заглядывались — что уж говорить о женской части абитуры, жаждущей приобщиться к «науке наук». Когда Шамиль, в ожидании приглашения в аудиторию, широко вышагивал по коридору, часть эта раздвигалась, но так, чтобы нечаянно коснуться его плечиком и, повернувшись к нему, извиниться за неловкость, заодно обстреляв глазами. Он, озаряя улыбкой, извинял.

Экзамены закончены. Протискиваемся к «Доске объявлений». У меня — 19 баллов, зачислен. Шамиля при его 12 баллах в списке зачисленных нет.

— Ладно! — говорит он, теряя белозубую улыбку, и идёт в деканат. — Назовите мне татарских философов, — просит декана.

— Вот так, сразу? — теряется декан, штаны просидевший на современной западноевропейской философии. — А в чём, собственно, дело? Вы кто?

— Я — ефрейтор Советской Армии, татарин по национальности, досрочно демобилизованный для поступления на философский факультет. Не вижу себя в списках зачисленных, хотя кого ни спрошу, не могут назвать ни одного татарского философа…

— Сколько баллов у вас в итоге, уважаемый? — спрашивает декан, морщась от неожиданно свалившегося на его профессорские мозги разговора. «А в самом деле, кто у них там был из мыслителей? — думает декан. — Не назвать же Ульянова-Ленина на том основании, что учился в Казанском университете… И чего это я спрашиваю его о баллах, если сам не могу ответить на простой вопрос? Кто же там был, чёрт бы их побрал?» — Вы вот что… Я понимаю, армия не место для необходимого освежения знаний, и баллов у вас не хватает по объективной причине. Комиссия, конечно, должна была учесть обстоятельства… Но приказ о зачислении подписан, и я могу лишь… А знаете что!? — осеняет профессора. — Вот если бы вы принесли нам письмо из какой-нибудь авторитетной организации с просьбой внимательно… Ну и так далее… Мы бы могли пойти навстречу.

Взглянув в потрескавшийся потолок кабинета, почесав затылок, Шамиль выдаёт вопрос:

— Из ЦК письма хватит?

— Хватит, хватит! — машет руками профессор. — Жду! Только не задерживайтесь, пожалуйста!

Шамиль не сказал, а декан не спросил, о каком ЦК идёт речь. А ведь их — цэка этих — у нас в те годы, когда в армии служили три, а во флоте и все четыре года, было не одно и не два… И идёт Шамиль в ЦК ВЛКСМ к земляку из Зеленодольска. Когда-то они росли на одной улице, а теперь земляк — видный деятель боевого отряда советской молодёжи. Посидели, зеленодольских девах вспомнили, и Шамиль задаёт тот же вопрос, что и декану: