Александр Чехов - Тайны живописи

Он извергся в нее шумно, бурно, громко выдохнув, судорожно сжав в тисках объятий полуобнаженное, гибкое, молодое тело, она, теперь уже она впилась ногтями в его плечи, вскрикнула и застонала, прижавшись, заглушив крик долгим, в который же раз поцелуем. Они еще двигались какое-то время, уставшие, еще танцевали свой дикий необузданный восточный танец, постепенно замедляя движения, замирая, стихая, плавно, легко, играючи переходя на коду.

Когда все кончилось, Олег, отдышавшись, снова подошел к Мише, присел на корточки, помолчал, обдумывая.

— М-да… Что такой грустный? Люди счастливы, радоваться надо, а на тебе лица нет. А я хороший любовник, правда? Я сам знаю, что хороший. Опыт… — он пожал плечами, как обычно делают, когда объясняют само собой разумеющееся вещи.

— Это все? — сквозь зубы процедил Миша, посмотрев на Олега, — Отпусти меня, я уйду.

— Нет, это не все, — покачал головой тот, — Сам же писал, игру нужно доиграть до конца. В этом суть. У их пьесы должен быть финал, не так ли? Есть у меня одна вещь. Последний номер нашей программы. Приберег на конец.

Он встал, полез в ящик письменного стола и вытащил оттуда пистолет.

— Ты с ума сошел! — вскрикнула Лена.

— Сиди! — цыкнул Олег, — Мы хотели пройти все до конца и мы пройдем! Иначе и начинать не надо было. Видишь вот это? — повернулся к Мише, — Автоматический пистолет Стечкина, девятимиллиметровый, может стрелять очередями, — он вынул магазин и помахал им в воздухе, — Двадцать патронов в обойме, это тебе не какой-нибудь «Макаров», круто, да? Нам сейчас, правда, столько не нужно…

Он повернулся к столу и по одному извлек из магазина все патроны, кроме последнего, стальные блестящие толстые и закругленные на концах цилиндры звонко застучали по полированной поверхности, покатились, падая на пол. Олег не обратил на это внимание, он вставил магазин на место, передернул затвор и снял «Стечкина» с предохранителя. Затем взял пистолет за ствол, подошел к Мише, протянул ему оружие, сказал сухо:

— У тебя есть выбор. Ты можешь застрелиться. Этим ты докажешь, что действительно ее любишь. Оставишь о себе светлую память. Прекратишь всю эту комедию. Можешь застрелить меня. Вряд ли она останется с тобой после этого, хотя… Кто знает… Может, уговоришь, говорить ты умеешь, писатель. Можешь ее застрелить. Отомсти за себя, давай!

Лена снова вскрикнула:

— Олег!

Он огрызнулся:

— Не мешай мне! Я даю возможность этому молодому человеку стать мужчиной и хотя бы раз совершить серьезный поступок. Бери пистолет!

Словно поддавшись внезапному внушению, Миша неуверенно сжал в ладони холодную рукоять.

— Ну же, избавь себя от мучений! — наклонившись почти к самому уху, увещевал Олег, — Это же так просто, нажимаешь вот на этот крючок. И все. Бах, и нет. Боли не почувствуешь, не успеешь, если в голову.

Пистолет был весьма тяжел и ощутимо оттягивал руку. Черная сталь чуть поблескивала, длинный ствол с маленькой мушкой ходил ходуном — Миша только сейчас заметил, как сильно у него дрожат руки. После некоторого замешательства он положил пистолет на пол, затем, подумав, толкнул его сильно, так, что тот улетел под диван. Олег опустил голову и покачал ею сокрушительно из стороны в сторону, словно ожидал чего-то другого.

— Отпусти меня, я уйду, — неожиданно ровным голосом сказал Миша.

— И это все? — спросил Олег.

Миша кивнул.

— Все.

— Ну как скажешь…

Олег достал из кармана ключ, щелкнул замком наручников. Миша встал, потирая натертое запястье, немного шатаясь, словно пьяный, направился к выходу. Когда он прошел мимо Лены, они обменялись взглядами, быстро, молча, почти не заметно. А что еще они могли сделать? Олег вышел следом, запер за ним дверь, вернулся и тяжело опустился на диван.

— Ну вот, кажется, и в самом деле все.

Она присела рядом, он обнял ее за плечи и притянул к себе. Лена опустила голову ему на грудь и замерла, слушая, как ровно бьется его человеческое сердце.

Мир был сер — недавно прошел дождь, асфальт, крыши, кирпичные стены — все потемнело от воды, в многочисленных, подернутых рябью, лужах плавали первые, начавшие уже опадать листья. В этом сером, мокром, сентябрьском, кирпично-асфальтовом мире трое детей — мальчик и две девочки лет шести-семи, одетые в яркие, красные и синие курточки, пускали в лужу свернутый из газеты кораблик, ветер клонил его на бок, прибивал к берегу, у них ничего не получалось, но они настойчиво, споря друг с другом, пытались сделать это снова и снова. Миша соскочил с трамвая, пересек улицу, набрал код на входной двери, зашел в подъезд. Здесь было сухо, пусто и гулко. Ряд грязных почтовых ящиков с белыми номерами квартир и пятнами облупившейся краски, холодные металлические двери без номеров, традиционно под дерево отделанный пластиком лифт. Он поднялся на последний этаж, вышел и пошел еще дальше наверх, на чердак. Но… на белой двери висел внушительных размеров черный амбарный замок. Миша подергал его — душки были крепко схвачены шурупами, пройти дальше не было никакой возможности. Он медленно спустился один пролет, сел на ступени лестницы. Взгляд его остановился в одной точке, он закрыл лицо руками, плечи его задрожали — поначалу это было похоже на плач, но на самом деле это был смех. Он смеялся все громче и громче, всхлипывая, заливаясь, он уже хохотал. Открылась с металлическим лязгом дверь и немного испуганная женщина в пестром халате высунула голову и посмотрела на него сквозь очки, как на придурка. Потом дверь закрылась. Миша, отсмеявшись, но сохранив на лице немного глупую, возможно, улыбку, вскочил и кинулся вниз, по лестнице, он бежал быстро, перепрыгивая через две, а то и через три ступеньки, эхо его затихающих внизу шагов еще звучало некоторое время на опустевшей площадке.