Монго Бети - Помни Рубена

Как бы там ни было, факт остается фактом: после переворота, вызванного внезапным возвращением Рубена, Фор-Негр отозвал из Кола-Колы свои передовые части, так что там уже не встречались ни усиленные патрули сарингала, ни мамлюки в форме; говорили, что в пригороде осталось только несколько агентов в штатском, которые действовали как шпионы. Стремясь разоблачить этих агентов, сапаки набрасывались на каждого, у кого хватало средств на пробковый шлем или кожаную обувь. Время от времени сапаки окликали подозрительного прохожего, и он, перепуганный их зверскими физиономиями и грозной репутацией, брал ноги в руки, как нашкодивший мальчишка; сапаки тут же пускались за ним в погоню. Но, изловив и отдубасив свою жертву, а потом приступив к допросу, они чаще всего незамедлительно убеждались, что дали маху. Оказалось, что даже в Кола-Коле многие носили кожаные ботинки и тропические шлемы, отнюдь не будучи переодетыми мамлюками. Кое-кто из мелких служащих, появившихся на свет в предместье или имевших там родителей, получив местечко в административном аппарате, оставался жить в Кола-Коле, дожидаясь квартиры в специальном квартале. Впрочем, и другие обитатели пригорода — скромные мастеровые, чернорабочие и даже безработные — старались теперь не отстать от чиновников по части экипировки и ради этого разорялись на портных или, как это делал Жан-Луи, доили своих родителей, а чаще всего заводили шашни с женами торговцев единственно для того, чтобы вытянуть у них денежки.

Надо было признать очевидность: замыслив очередную хитрость или в самом деле растерявшись, Фор-Негр отказался от оккупации Кола-Колы. Больше того, можно было подумать, что выдохся его воинственный пыл, иссякла злоба, больше года преследовавшая, не дававшая покоя упрямым колейцам. Но именно из этого поражения Фор-Негр сумел извлечь урок, воспользовавшись которым он на долгие годы вверг колонию в беспросветную тьму: по мнению Мор-Замбы, после всех этих событий власти больше не сомневались, что Рубен является подлинной душой всего движения; убить его — значило поразить в самое сердце мощного колосса — массу его сторонников, причем не только в самой Кола-Коле, но и во всей колонии.

С другой стороны, было похоже на то, что Рубен принял внезапное решение — вырвать остальные пригороды Фор-Негра из-под гнета колониальной администрации. Мор-Замба вспоминает, что, хотя он и был тогда целиком поглощен заботами своего ученичества, о котором речь пойдет позже, ему не раз доводилось слышать на окрестных базарах, что их политический вождь устраивал митинг за митингом в этих пригородах, где его организации едва начинали пускать корни, что на каждом митинге мамлюки в форме или в штатском учиняли серьезные беспорядки и даже затевали пальбу — но не во время самих выступлений, а всегда под конец, когда Рубен и его соратники уже покидали площадь и толпа начинала расходиться, теснясь и толкаясь, как всегда после многолюдных собраний. Казалось, после позорного провала в Кола-Коле Фор-Негр поклялся не упустить из рук эти пригороды.

Мор-Замба без конца ломал голову, чем же все-таки закончится его ученичество. Размышлял он и над тем, как, в сущности, относится к нему Фульбер — этот человек продолжал оставаться для него загадкой. В ту пору Мор-Замба уже начинал отчаиваться. В пригороде, да и во всей колонии, считалось, что ремесло водителя требует долгой выучки, — эго ему было известно. Он слышал о «мотор-боях», получивших права только после пяти или даже шести лет обучения, но ему казалось, что Фульбер нарочно затягивает срок его ученичества. И вот однажды, шагая вместе с Жаном-Луи под проливным дождем в порт, чтобы побеседовать с ветеранами, которые, как сообщил им папаша Лобила, прибыли из Индокитая, он решил поделиться с приятелем своей тревогой. Тот спросил его:

— А ты хоть раз садился за руль?

— По правде говоря, ни разу, — не колеблясь ответил Мор-Замба.

— Так я и думал, — флегматично заметил Жан-Луи. — Послушай-ка: не станешь же ты бросать дело на полдороге, раз уж столько времени потратил?

— Еще бы! — воскликнул Мор-Замба. — Как же я брошу, если это стоило мне таких трудов?

Помявшись немного, Жан-Луи неожиданно задал еще один вопрос:

— У тебя есть деньги?

— Есть, — ответил озадаченный, но полный надежды Мор-Замба.

— А сколько? — не унимался Жан-Луи.

Постоянное общение с Робером многому научило Мор-Замбу, в частности, он перенял от него привычку скрытничать, едва речь заходила о деньгах. Не беря в рот хмельного, не соря деньгами, но и не сквалыжничая — как все, кому повседневная жизнь кажется пресной по сравнению с томящей их страстной надеждой, — Мор-Замба незаметно для себя самого сумел сделать кое-какие сбережения. Но Жану-Луи он назовет только малую часть этой суммы — он и вообще-то привык доверять ему только с оглядкой. Теперь, когда он раскусил этого парня, которого в глубине души считал настоящим чудовищем, он мог бы во многом его упрекнуть. Как это можно в его годы вести двойную жизнь, играя в прятки с отцом и матерью, которые и не подозревают о его проделках? А какое бахвальство! Год за годом он твердит, что ему вот-вот удастся обстряпать стоящее дело, а Мор-Замба, как дурак, все ждет, когда же это случится, — и все понапрасну. По правде сказать, Жан-Луи просто лоботряс, прирожденный тунеядец. Из дому он всегда уходит рано утром, но не забывает потребовать завтрак, который ему готовит мать, а в ее отсутствие — одна из сестер; сестрами он помыкает, хотя они давно стали взрослыми девушками. По своему возрасту он уже не мог утверждать, будто учится в лицее; он сменил пластинку: теперь он говорит родителям, что идет к товарищам, вместе с которыми готовится к экзаменам на бакалавра в заочной Высшей школе Парижа. И ему, как настоящему школяру, дают карманные деньги, его обстирывают, кормят на убой. Он редко является к началу обеда, нарочно запаздывает, чтобы мать подавала ему отдельно — а ведь она и без того приберегает для него самые лакомые куски.