Пенелопа Лайвли - Фотография

Мастерская Мэри располагается в бывшей сыроварне, выстроенной возле коттеджа; летом там прохладно, а зимой и вовсе холодно; беленые стены, выложенный плиткой пол, большое окно, наполняющее светом все помещение. Раковина и огромный, заваленный всякой всячиной стол, гончарный круг, ванна для глины и полки для готовых изделий. Работы Мэри выставляются в галереях и центрах ремесел и стоят немало. Поразительно, что столь изящные формы могут появиться из бесформенных, влажно поблескивающих комков глины. Кэт порой говаривала: «А можно я просто посижу рядом и посмотрю?» Она часто сидела тут, на старом плетеном стуле — в дружеском молчании.

Мэри невысокого роста, плотно сбитая, сильная. Кажется, у нее больше общего с самой глиной, чем с изящными творениями, которые она из нее извлекает. Сегодня, спустя много лет с той поры, когда Кэт была здесь частой гостьей, шапка густых жестких темных волос на голове хозяйки стала совсем седой. Она живет одна; иногда в ее жизни появлялись мужчины — и уходили; впрочем, она нисколько не переживала. Тот, со злополучной фотографии, успел настолько забыться, что ей пришлось долго вспоминать о том, как он выглядел, когда Элейн упомянула о нем. «А… этот. Я уже сто лет с ним не общалась».

Словом, самодостаточная женщина. Ее самодостаточность не предполагает того, что она — эгоистка, отнюдь, нет в ней и самодовольства, и равнодушия к ближнему. Скорее она — одна из тех редких и, наверное, счастливейших из смертных, которые вполне могут прожить, не нуждаясь в поддержке друзей, семьи или возлюбленных.

Мэри была любима и любила; но если любить было некого, она прекрасно обходилась и без этого. Своих детей у нее нет, но она с охотой возится с чужими; пожалуй, она готова признать, что тут упустила некий важный момент, но не видит смысла в излишних переживаниях по этому поводу. Здоровье у нее крепкое, нрав щедрый и радушный, а еще редкий дар судить беспристрастно.

Люди всегда тянулись к Мэри, чуя в ней силу, которую не могли толком определить. Во всяком случае, большинство из них не могли. Кое-кто пытался. «У тебя ледяное сердце», — сказал один из ее мужчин. Он ошибался: не ледяное внутри, а надежно защищенное снаружи. У Мэри всегда была прочная раковина, в которую она могла спрятаться; лишенные спасительной брони часто искали у нее прибежища, как ищет укрытия на морском дне рак-отшельник. Вокруг Мэри вечно крутились неудачники и прихлебатели; некоторые из них становились ее мужчинами, которых приходилось вежливо выставлять вон, когда они уже окончательно садились на шею. Иногда это были ученицы — молоденькие девушки, желавшие не столько обучиться лепить горшки, сколько научиться жить. А этому, как поняла Мэри, научить невозможно. Теперь, когда не стало никого с официальным статусом бродяги, — теперь к ней регулярно приезжают в поисках ободрения и опоры друзья, соседи и просто знакомые из округи.

Мэри живо посочувствует, в шутливой форме даст совет, который, правда, за таковой принимают редко, угостит кофе или дешевым вином, предложит гостю свободную кровать. Она умеет слушать, не мешает говорить, ты выговоришься — и тебе мгновенно легчает. Те, кто приходит к Мэри за утешением, чувствуют, как становятся чище, как камень валится с души, проблемы кажутся не такими уж неразрешимыми, точно дается шанс взглянуть на них с другой стороны. На самом деле Мэри мало на что намекает, а говорит и того меньше. Иногда то, что она думает, могло бы удивить и даже привести в смятение тех, кто доверялся ей, случись им проникнуть в ее мысли. Она не устает дивиться тому, как люди позволяют другим вить из себя веревки и вовлекать в неприятности. Понимая в то же самое время, что ее собственная неуязвимость — скорее исключение. Поскольку она не может ее никому передать, ей остается лишь выслушивать печальные истории и жалобы, оставляя свое мнение при себе. Иногда это не так-то легко, в особенности когда очередная ученица начинает жаловаться, что ее кто-то там предал и покинул. Мэри недоумевает — неужели она сама не видела, что парень ею просто пользовался? Или когда сосед сетует на финансовые трудности, а потом выясняется, что он неразумно тратил деньги. Сама Мэри живет, и всегда жила, очень скромно. Тот, кто сознательно использует других, должен понимать, что могут использовать и его самого, думает она, но предпочитает помалкивать. Ведь, изливая свои горести на других, мы ищем участия, а не наставлений.

С Кэт Мэри познакомилась на ярмарке ремесел много лет назад. Кэт стояла у витрины, продавала изделия кого-то из своих друзей. Осмотревшись вокруг, Мэри заметила удивительной красоты женщину, продававшую с прилавка тарелки и блюда, покрытые расписной глазурью; ее окружала толпа очарованных покупателей. Спрос на тарелки был бешеный. Мэри подошла к ней поболтать; обедать они пошли вместе. Мэри спросила: «Может, в следующий раз попродаешь мои горшки?» Они лучезарно улыбались друг другу; каждая чувствовала, что обретает неожиданного союзника. «Я — полная противоположность тебе», — много, много позже мимоходом заметила Мэри. «Да, — сказала Кэт. — В этом-то и соль. Но на самом деле мне бы хотелось быть тобой. Давай поменяемся?» Тон у нее был шутливый, но говорила она всерьез.