Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

— А что же? Твой сын и русские?

Женщина отвечает не сразу. Она остановилась на углу монастырской стены, возле арки, ведущей внутрь, в крытую галерею. Кажется, она колеблется — стоит ли идти дальше, стоит ли произносить то, что все-таки произносит в следующую минуту:

— У них есть информатор. Кто-то внедрен к нам и сообщает, как Хорхе готовит свои партии.

Макс растерянно моргает:

— Крот?

— Да.

— Здесь, в Сорренто?

— Ну а где же?

— Но это немыслимо! Вокруг Хорхе только ты, Ирина и Карапетян. Или есть еще кто-то, о ком я не знаю?

Меча сумрачно качает головой:

— Нет никого. Только мы трое.

Она проходит в арку, и Макс следует за ней. Миновав темный проход, они оказываются в пустом, залитом зеленоватым светом монастырском дворе, меж каменных колонн и стрельчатых арок. Был тайный ход, объясняет Меча, понизив голос. Тот, который Хорхе записал и в запечатанном конверте вручил арбитру, когда партия была отложена. Всю ночь и следующее утро анализировали этот ход и все его последствия, пытаясь угадать, чем ответит на него Соколов. Хорхе, Ирина и Карапетян методически изучили все возможные варианты и приготовились к любому из них. Сошлись на том, что наиболее вероятным будет следующее: оценив расстановку фигур на доске (что займет не меньше двадцати минут), Соколов слоном возьмет пешку. И тогда появится возможность конем и королевой подстроить ему ловушку, единственным выходом из которой будет рискованный ход слоном — вполне возможный для игрового стиля «камикадзе»-Келлера, но никак не его осторожного соперника. Тем не менее, когда арбитр вскрыл конверт и сделал ход, Соколов взял пешку слоном, то есть прямиком угодил в расставленную ему ловушку. Келлер сыграл конем и ферзем. И тут, не смешавшись, потратив лишь восемь минут на анализ того, над чем команда Келлера билась всю ночь, Соколов сделал именно тот рискованный ход слоном, в отношении которого накануне единодушно было признано, что русский на него не решится.

— Это не может быть случайностью?

— В шахматах не бывает случайностей. Только промахи или попадания.

— Ты хочешь сказать, что Соколов знал, как сыграет Хорхе и как ответить ему?

— Да. Хорхе разработал изысканную, блестящую комбинацию. Не из разряда тех, что можно предвидеть логикой. И за восемь минут придумать, как нейтрализовать ее…

— А если кто-нибудь из посторонних? Например, из числа прислуги? Или в номере есть прослушка?

— Нет. Это проверено.

— Боже милосердный… Что же тогда остается? Кто предатель — Карапетян или Ирина?

Меча молчит, уставившись на деревья небольшого сада.

— Это немыслимо, — продолжает Макс.

Меча глядит на него с легким удивлением, скривив губы в пренебрежительной гримасе.

— Что же тут такого немыслимого, скажи на милость? Это обычная жизнь с ее привычными предательствами… — И внезапно мрачнеет еще больше. — И уж кому-кому, а тебе-то удивляться не пристало.

Макс не парирует этот выпад.

— Тогда вероятней всего это Карапетян.

— Существует такая же вероятность, что это Ирина.

— Ты всерьез?

В ответ — холодная, вымученная улыбка, которую можно трактовать и так, и этак.

— Но почему, с какой стати тренеру или невесте Хорхе предавать его? — спрашивает Макс.

Меча досадливо дергает ртом, словно тяготясь необходимостью объяснять совершенно очевидное. Потом бесцветным голосом перечисляет возможные причины — личные, политические, финансовые. Впрочем, добавляет она чуть погодя, последнее, что тут имеет значение, — это причины измены. Еще будет время выяснить это. А сейчас она должна защитить сына. Поединок в Сорренто близится к середине — завтра играется шестая партия.

— А впереди — чемпионат мира. Представь, какой удар. Какой ущерб.

Через арку только что прошли две давешние англичанки с фотоаппаратами. Макс и Меча уходят подальше.

— Если бы не это подозрение, мы оказались бы в Дублине, не зная, что уже проданы с потрохами.

— А зачем ты все это рассказываешь мне?

— Я ведь тебе уже сказала, — вновь появляется холодная улыбка. — Ты можешь понадобиться.

— Не понимаю… Какое отношение я имею к шахматам…

— Тут не только шахматы. Довольно. И еще я сказала: всему свое время.

Они опять останавливаются. Меча прислоняется спиной к колонне, и Макс при всем желании не может отделаться от давнего наваждения. Сколько бы лет ни прошло, эта женщина хранит отпечаток своей касты. Она уже не так хороша, как тридцать лет назад, но при взгляде на нее по-прежнему приходит на ум безмятежная грация газели. Сравнение вызывает на губах Макса нежно-меланхолическую улыбку. Его пристальное наблюдение творит чудо, сплавляя воедино черты, предстающие ему ныне, с теми, что хранит память: единственная в своем роде женщина, которой в теперь уже далеком прошлом высший свет, искушенный и изысканный, служил одновременно покорным подельником, смиренным кредитором и блистательным антуражем. И магия прежней красоты вновь расцветает сейчас перед его изумленным взором, торжествуя над поблекшей кожей, над отметинами и приметами беспощадного времени.