Аноним -- - Незабудки

казалось недостойным. Впрочем, при всем моем мнимом мужестве, в глубине души я подозревал, что

окажусь не способным чикнуть бритвой себе по руке, а потом смотреть на потоки собственной крови,

льющейся из моего тела.

Отравиться. Женский ход -- тем более и он требовал усилий. Идти в аптеку и добывать какой-нибудь яд. И

еще не факт, что мне бы просто так продали стрихнин, мышьяк или сулему.

Отравиться газом? Так кончали с собой отчаявшиеся бедняки в моем городе. Но во-первых, такой вариант

тоже казался мне унизительно недостойным. А во-вторых, я снимал комнату в большой квартире. Для

отравления газом требовалось выйти к плите на общую кухню. И существовала опасность, что меня кто-

нибудь обнаружит слишком рано. Вернет к жизни, покрыв меня еще большим позором.

Оставалось лишь повеситься. Самый простой способ, для которого не требовалось ничего, кроме веревки

или ремня. Но в далеком детстве мне довелось однажды видеть труп какого-то пьяницы, повесившегося в

подвале нашего дома. Его выносили санитары, не успев прикрыть -- и я увидел все. Облик повешенного

был до тошноты неприглядным. И мне не хотелось остаться таким.

Хотя, по сути -- какая разница в том, как буду выглядеть я после того, как меня нынешнего уже не станет?

Наверное, мне просто не хватало одномоментной решимости, которая подсказала бы молниеносный

способ.

Но я сидел и сидел, перебирая в уме варианты.

И не сомневаюсь, что в конце концов что-нибудь бы придумал. Ведь я всегда все доводил до точки. Довел

бы и этот трудный поиск.

И лишил бы себя жизни.

Но Провидение, вероятно, считало, что я еще не исполнил в этой жизни своей миссии.

Потому что ничего совершить я не успел.

Отворилась дверь и в комнату вошел мой друг.

Тот самый, бывший служащий портьерного магазина с римским именем, который, увлеченный моей

идеей эстетического всемогущества, сорвался с места, бросил ремесло и следом за мной уехал в столицу. Он

решил отдать себя музыке.

Эту комнату мы снимали вдвоем. Частично из экономии: сам он был страшно стеснен в средствах, да и я

тоже умерил свои расходы, подсознательно ожидая прихода времени, когда мама перестанет посылать мне

деньги и я окажусь брошенным на волю судьбы. Но самое главное -- чтобы быть вместе. Потому что лишь

рядом с ним я чувствовал себя комфортно.

После мамы, конечно...

В отличие от меня, у друга экзамены прошли удачно. Но я ему не завидовал. Наши пути были разными. И

в общем разными оставались сами цели: он жаждал просто заниматься любимым делом, я же стремился к

вершине эстетической власти над толпой быдла.

Сейчас он по моему лицу понял, что произошло нечто.

Но он ничего не спросил. Просто уселся на свою койку и приготовился слушать.

Помолчав и украдкой утерев слезы, которые, кажется выступили на глазах от жалости к себе и тоски по

уже уходящей моей жизни... я приободрился и наконец начал говорить.

Сбивчиво и с той мысли, на какой меня застал его приход.

То есть принялся горячо спорить сам с собой о достоинствах и недостатках разных способов самоубийства.

Потом речь сама собой перетекла к причине. Я рассказал, как подло провалили меня тупые обезьяны

профессора. Изругав их в пух и в прах, я двинулся дальше.

Я уже забыл про мысли о самоубийстве, достаточно было выговориться. чтобы они отошли на задний

план и медленно растворились, утонув в глубинах сознания -- меня снова понесло по тропе искусства.

Я вспомнил, что великие художники прошлого не заканчивали засиженных мухами Академий -- которых

в те времена попросту не существовало. Но от этого не умалялся их талант и судьба не лишила их славы.

И если я, наделенный исключительными способностями и знающий о них, получил отказ от каких-то

ничтожных болванов, волею судьбы наделенных званиями и полномочиями...

Если так получилось -- то и этот вердикт ничем не повредит моему таланту. И в моей решимости

двигаться вперед.

И мне глубоко наплевать на их мнение.

Трижды, четырежды, десять раз наплевать. Сто тысяч плевков в их дымящие сигарами морды.

Я буду художником... Да что там -- "буду"...

Я уже есть художник.

И стану развиваться дальше.

Буду писать новые картины, которые поднимут меня на высоты, еще не видные мне самому.

Я снова грезил успехом и славой.

Говоря о живописи и моем грядущем триумфальном шествии, я впал в привычный транс.

Я уже видел свое счастливое будущее, почти забыв и о решении лишить себя жизни, и об уродах из