Аноним -- - Незабудки

внешнего облика, что даже не замечал их на себе.

Хотя я снял бы с сейчас с себя все это великолепие, сжег все свои картины и пошел бы попрошайничать к

церкви -- если бы только это помогло маме.

Но я знал взрослым умом, что ничего не поможет.

Вернувшись ночью, я тихо прокрался в свою комнату и запер за собой дверь.

Я не стал зажигать света.

Просто сел верхом на стул, обняв его спинку и прижавшись щекой к холодной равнодушной поверхности.

И только теперь из меня хлынули слезы.

Они копились, верно целый день.

Потому что полились потоком, которого не ожидал даже я.

Я сидел, тупо уткнувшись лбом в безразличную спинку и плакал.

С перерывами и короткими промежутками забытья -- всю ночь до утра.

Я оплакивал маму.

Странное дело, она была еще жива. И прислушавшись, я даже слышал временами кашель, доносившийся

из ее спальни.

Но я оплакивал ее уже как мертвую.

Потому что мне ли, познавшему мистические тайны восточных верований, было не понимать, что все это

означает конец. Что болезнь есть пущенная бомба с часовым механизмом. Которую нельзя остановить или

вынуть.

Конечно, если верить моим учениям, маме предстояло вернуться на землю в другом обличье. Но как я

узнаю ее среди тысяч явлений окружающего мира? И, кроме того, мама оставалась христианкой --

действовала ли на нее возможность обновления жизни?

Впрочем, об этом я не думал тогда. Мелькнули какие-то обрывки фантастических мыслей, и тут же

исчезли.

Потому что неподалеку от меня находился приговоренный к смерти человек. Мой единственный на свете

человек. Моя мама.

Я осознавал это и не мог ничего поделать с фактом.

Поэтому я оплакивал ее, давя рыдания -- чтобы не услышала через стенки дура сестра и не пришла

выяснять, что со мною.

И... И оплакивая еще живую маму, я оплакивал собственную жизнь.

Потому что понял со всей взрослой ясностью: я жив в нынешнем состоянии, лишь пока жива мама. Даже

не в материальном смысле, а в гораздо более глубоком, страшном и необратимом. Наша мистическая,

имманентная, иррациональная связь была столь сильна, что со смертью одного разума неизбежно должен

отказать и другой.

Ну, пусть не отказать -- но сегодняшний разговор с врачом уже подломил во мне нечто важное.

Я еще держусь, пока мама жива.

Но что будет, когда она в самом деле умрет?

Об этом было страшно даже думать.

Я знал, что потеряю единственного человека, который любит меня. И которого люблю я. Без мамы мир

останется сонмищем враждебных харь, и его останется лишь ненавидеть.

Без мамы, верившей в мое прекрасное будущее, будет поколеблена моя собственная вера в себя. Я не

представлял, как буду жить, не имея поддержки в виде самой лишь мысли о маминых ясных голубых

глазах...

Все это мрачными порывами проносилось в моем отуманенном сознании.

Когда я, сидя на неудобном стуле в своей комнате, рыдал до рассвета, оплакивая свою еще живую маму...

Утром я осмелился к ней заглянуть. Тщательно умыв холодной водой свое опухшее от ночных слез лицо.

Мама оставалась прежней. И в то же время открывшимся рентгеновским взглядом я уже видел черную,

шевелящуюся, словно клубок пауков, опухоль, пожирающую ее изнутри.

Словно сейчас наконец увидев давно происходившее, я заметил, что мама сильно похудела, а кожа ее

окончательно утратила белизну.

Я поцеловал ее, она погладила мои черные волосы.

Мы разговаривали так, будто ничего не происходило.

Потом она двумя руками отодвинула от себя мое лицо и внимательно посмотрела в мои глаза. Наверняка

мутные после этой невыносимой ночи.

-- Ты вчера разговаривал с врачом? -- спросила она.

Я кивнул, давя в себе комок и боясь расплакаться уже перед ней.

-- Не бойся, -- спокойно сказала она. -- Я все знаю. Все. На все воля божья.

-- Мама, сейчас, наверное, есть новые лекарства, -- без всякой уверенности сказал я.

-- На все воля божья, -- с неожиданной твердостью повторила мама.

И больше мы не возвращались к обсуждению ее болезни. Ни тогда, ни

после.

"Год, от силы два" -- звучал приговор.

Вероятно, любой нормальный человек не моем месте тут же бы переиначил свои планы.

Оставил мысль о поступлении в академию, отодвинул прогнозы на будущее.

С тем, чтобы небольшое оставшееся время провести около медленно умирающей мамы. Постараться

запечатлеть в памяти ее тающее, уходящее в неизбежность, необратимо меняющееся лицо.