Санджай Гупта - Тяжелый понедельник

Больница, всегда бывшая для Тины неиссякаемым источником гордости, превратилась вдруг в совсем другое учреждение, пораженное внутренней слабостью, интригами, жаждой наживы. Тина вовсе не была наивным человеком. Всеми учреждениями, даже больницами, управляют и руководят люди, а естественное состояние индивида — эгоизм и алчность. После недавней ночи с Таем она знала это по собственному опыту. Но совсем недавно Челси как учреждение проявила такую примитивную грубость, какой она не ожидала от базовой больницы. Их руководство отчаянно лоббировало прохождение закона, запрещавшего конкурирующим учреждениям получать лицензии на установку аппаратуры для лечения гамма-излучением, несмотря на то что это позволило бы спасти множество жизней. И все потому, что руководство больницы просто не желало, чтобы эту процедуру выполняли в других местах. Потом — увольнение Мишель. Тина понимала, что аннулирование договора с этой девушкой было следствием всего лишь холодного расчета, а этого она тоже не ожидала.

Мишель зашла в ее кабинет перед отъездом в Луизиану, где будет решать, что делать дальше. Юрист больницы очень настоятельно рекомендовал Тине ни с кем и ни под каким видом не обсуждать этот случай. Он был уверен, что Мишель Робидо свяжется с адвокатами и вчинит больнице иск за незаконный разрыв контракта и увольнение.

— Я хотела только поблагодарить вас, — сказала Мишель и разрыдалась. Тина закрыла дверь кабинета и обняла девушку. Она гладила ее по голове, как будто утешала собственную дочь, но чувствовала себя предательницей. Никакими словами она не могла исправить положение. Тина записала на листке бумаги номера домашнего и сотового телефонов и велела Мишель звонить ей в любое время, если потребуется помощь. Юрист, кроме всего прочего, не рекомендовал Тине поддерживать отношения с уволенной, но она отказалась подчиниться. Она не могла окончательно оставить Мишель. Но теперь она понимала, что бросила молодого врача в беде, когда он больше всего нуждался в помощи. Покорно позволила вышвырнуть на улицу дипломированного доктора медицины. Она снова вспомнила, как доктор Дэниел Барроу вступился за нее, когда она была резидентом, разорвал докладную и позволил работать дальше. Она же, пытаясь спасти Мишель, только вяло возражала. Не заявила формальный протест, не обратилась письменно к директору или к другому представителю руководства.

Как старший врач, она была неотъемлемой частью этой больницы, которая платила ей зарплату и давала ей работу, определяя круг профессиональных обязанностей. Но как может она и дальше оставаться в штате учреждения, если не верит больше в его верность принципам? Теперь от соприкосновения с больницей у нее оставалось ощущение какой-то грязи. Но как уволиться? Она же единственная, кто может содержать семью! И еще… свидания с Таем. Она испытывала радость от их встреч, и не только потому, что получала от них удовольствие, но и потому, что видела, какую радость доставляет она ему. Она стремилась к этой связи, уговаривая себя, что имеет право на сексуальные утехи, которых лишена дома. Теперь, проходя по освещенным люминесцентными лампами коридорам больницы, она понимала, что ошиблась. Фальшивая логика привела только вот к этой жалости к себе и к моральному падению.

Виллануэва, словно петух на насесте, сидел на своем стуле и вытирал губы от соуса только что съеденной пиццы, когда к больнице подъехала машина «скорой помощи» с пострадавшим — мужчиной с отрезанными ушами. Больной выкрикивал ругательства и угрозы, голова его была обмотана пропитанным кровью бинтом. Ремнями он был зафиксирован к носилкам.

— Отпустите меня, сволочи! Мне надо положить уши туда, где они будут слышать голоса. Их нельзя отнимать, голоса. Они же не будут их слышать. — Один из парамедиков нес маленький портативный холодильник. Гато решил, что уши, наверное, лежат там.

Он достал из коробки следующий треугольник пиццы и сунул его себе в рот почти целиком.

— В седьмой, везите его в седьмой, — скомандовал он, не успев проглотить пиццу. Его отделение — это сущий магнит, притягивавший пьяниц, маньяков, сумасшедших, которые, когда им в кровь разбивали головы, начинали нести всякую чушь, из-за чего приходилось их фиксировать, вводить нейролептики и еще Бог знает что. Однажды, еще будучи резидентом, Виллануэва столкнулся с каким-то пьяным с раной на голове, который кричал, что убьет врача, если тот посмеет зашить рану, из которой хлестала кровь. Джордж тогда отложил в сторону приготовленный шприц с лидокаином, которым собрался обезболить кожу вокруг раны, прежде чем сшить ее ниткой, и заменил иглодержатель на степлер. Он вызвал двоих санитаров, и они держали извивавшегося от боли алкаша, пока Виллануэва не наложил ему три скобки — не сказать, что шов выглядел очень элегантно. После операции пациент без звука покинул отделение.