Ольга Разумная - Будни ГКБ. Разрез по Пфанненштилю

— Все вы верно говорите, Анатолий Григорьевич, но только не наш это случай. Я за своих ребят ручаюсь, и руки у них легкие, и головы светлые. Нет, тут другую причину искать надо, более материальную…

— Ладно, считай, убедил. — Лысачев снял очки и задумчиво потер переносицу. — А может, дело в антибиотиках? В последнее время меняли препарат?

— Препарат действительно меняли, — с готовностью подтвердил Нейман, — это я проверил в первую очередь, но антибиотик старого поколения заменили на новый, более современный. Так что ситуация по идее должна была только улучшиться.

— А поставщик проверенный? Может, вам попросту лекарства фальшивые подсунули?

— Исключено. Я не поленился, сходил в отдел закупок, мы с этой компанией почти пять лет работаем, и никогда никаких нареканий не было.

— Ага, значит, с этой стороны все чисто… — Лысачев продолжал задумчиво крутить в руках очки в тонкой золотой оправе. — А стерилизаторы? — неожиданно предположил он. — Вполне возможно, из строя вышли стерилизаторы…

— Вряд ли, — безрадостно ответил Борис, — как раз два месяца назад все стерилизационное отделение оснастили новыми автоклавами, немецкими, самыми продвинутыми.

— Два месяца назад, говоришь, — оживился Лысачев, — какое любопытное совпадение… Слушай, а кто поставлял новые автоклавы?

— Понятия не имею, — пожал плечами Нейман, — этими делами у нас Дергач занимается, это его вотчина.

— Кто бы сомневался, — тихо, почти себе под нос пробурчал Анатолий Григорьевич, — где деньги, там и наш многоуважаемый Олег Дмитриевич, он еще со студенческих лет умел устроиться на хлебное место, лучше всех на курсе комсомольские взносы собирал. Эх, была бы моя воля — устроил бы я у вас грандиозную проверку, взял бы смывы с рук, с операционных инструментов…

— Вот и я о том же думаю, — честно признался Нейман. — Вчера уже набрал было номер старой знакомой из районной санэпидстанции, да в последний момент струсил, решил сначала с вами поговорить. Ведь если Дергач пронюхает, что это я на больницу проверку навел, он мне жизни не даст, уволит в тот же день. А вы ведь знаете, что значит для меня работа, особенно теперь…

— Знаю, Боренька, знаю, — профессор встал и дружески положил руку на плечо Бориса, — поэтому мы не будем торопиться с проверкой, а сначала все как следует выясним.

— Значит, я могу на вас рассчитывать, Анатолий Григорьевич?

— Ничего пока не обещаю, но помочь попробую, тем более что у меня уже появилась одна идейка. Но сначала я должен кое с кем поговорить. Ты сейчас куда, домой?

— Нет, хотел еще к Томочке заскочить. Я уже недели три с женой не виделся, то у нее процедуры, то тихий час, то просто нет настроения со мной разговаривать. Так что пойду, попытаю счастья, вдруг повезет.

— К Томочке… — Лысачев как-то странно замялся и, отведя в сторону глаза, проговорил: — Знаешь, Борь, давай лучше в следующий раз. Мы сегодня с тобой и так слишком долго проболтали.

— Да ничего страшного, — Борис поднялся с кресла и направился к выходу, — мне торопиться некуда, дома-то никто не ждет.

— Тебе, может, и некуда, — Анатолий Григорьевич решительно преградил ему дорогу, — а у нас тут строгий распорядок дня. Вот сейчас, — он поднес к глазам свой золотой «Ролекс», — у Тамары начинается занятие с психотерапевтом, и продлится оно не меньше полутора часов. Ты готов все это время сидеть под дверью кабинета?

— Почему бы и нет, — пожал плечами Нейман, — что-что, а кресла у вас очень удобные.

— И потом видеть расстроенное, подавленное лицо Томочки, ее слезы, ее пустой, отсутствующий взгляд? — использовал запретный прием профессор. — Или ты забыл, как тяжело ей даются эти занятия?

— Ничего я не забыл, — угрюмо мотнул головой Нейман, — все помню.

— Раз так, послушайся моего совета — поезжай домой и выспись хорошенько, а то на тебя скоро будет страшно смотреть. — И словно боясь, что Борис передумает, профессор цепко ухватил его под руку.

Попрощавшись с учителем, Нейман вышел за ворота «Дома опеки» и неспешно отправился в обратный путь, но, сделав всего несколько шагов, вдруг остановился и обернулся. В дальнем конце аллеи мелькнул и тут же скрылся в листве ярко-бирюзовый шарф, точь-в-точь такой, какой он привез Тамаре из Парижа. «Странно, — подумал Борис, — неужели Анатолий Григорьевич придумал про Томины занятия у психотерапевта? Нет, быть такого не может, врать не в привычке у Лысачева, да и какой ему смысл мешать моим встречам с женой? Видимо, померещилось, да, наверняка померещилось, две бессонные ночи подряд кого хочешь подкосят». Убеждая себя подобным образом, Нейман еще какое-то время потоптался у закрытых ворот, а потом несолоно хлебавши отправился к машине. Всю дорогу домой Бориса не покидало неприятное ощущение тревоги и беспокойства; бирюзовый шарф, мелькнувший в конце аллеи, совершенно выбил его из колеи, и только звонок Ульяны Караваевой смог отвлечь его от грустных мыслей об оставшейся за воротами санатория жене.