Герман Кох - Размышляя о Брюсе Кеннеди

Брюс Кеннеди окликнул официанта. Тот явно держался за дверью, в пределах слышимости.

— Are you allergic to goat?  [82]  Ты не против козлятины? (англ.) — спросил Брюс Кеннеди.

— Goat?  [83]  Козлятина? (англ.)

— Это здесь especialidad de la casa  . [84]  Фирменное блюдо (исп.). Я заказываю ее каждый день. Never missed a day  . [85]  Ни дня не пропустил (англ.).

Она покачала головой. Are you talking to me? Когда же она последний раз ела козлятину? Очень давно или никогда, что, по сути, одно и то же.

Брюс Кеннеди кивнул на ее пустой бокал.

— A bottle  , [86]  Бутылку (англ.). — ухмыльнулся он, глядя на Хосе. Неужели еще и подмигнул официанту? Или ей показалось? Я бываю здесь каждый день . Один или в обществе женщины? Нескольких женщин? Возможно, она не первая среди тех, кто был поводом заговорщицкого подмигивания?

Мириам подумала, не пора ли достать из сумки «Честерфилд». Он, наверное, не преминет отметить, что они курят одну и ту же марку. И что вряд ли это простое совпадение. We have something in common  . [87]  У нас есть кое-что общее (англ.). Но тут она вспомнила, что вчера-то вечером в шезлонге тоже курили — правда, курил только он, а она вполне могла разглядеть пачку. В таком случае «Честерфилд» походил бы на заранее продуманный план, на слишком прозрачную попытку ему понравиться.

Она уже сунула руку в сумку. И в этот миг зазвонил мобильник, она тут же схватила его.

— Извините, — повернулась она к Брюсу Кеннеди, но про себя ругалась, долго и громко. Она была почти уверена, что отключила телефон по дороге из Санлукара в Чипиону или, в крайнем случае, когда шла от новодельного храма к «Эль гато», однако достаточно хорошо себя знала, чтобы не обольщаться: размышления о задуманном частенько отодвигали на задний план его воплощение в жизнь.

— Алло?

— Мириам… — Голос отца она узнала сразу: за долгие годы курения и потребления виски его голосовые связки ослабли, как плохо натянутые гитарные струны, отчего порой казалось, будто слова доносятся из соседней комнаты. Но сегодня вечером его было вообще едва слышно, словно он говорил, накрывшись одеялом.

— Папа.

Она бросила быстрый взгляд на Брюса Кеннеди, но тот как раз старался привлечь внимание официанта и высоко поднял стакан, в котором остались только кубики льда.

— Я… буквально несколько слов, — сказал отец. Ей пришлось крепко прижать телефон к уху, чтобы расслышать, что он говорит. — Мама отошла в аптеку. Она… — Раздался щелчок. Зажигалка. Он закурил. Курит в постели . Послышался вздох, а может быть, он выдохнул дым. — Не верь тому, что она скажет.

— Ладно. — Ее накрыла ледяная волна паники, начинавшаяся на уровне плеч и расползавшаяся наверх, на затылок и выше. Дочь — это все, что у него есть . — Папа?

— Да простудился я немножко. Нет, честно. С тобой-то я могу быть откровенным, а?

— Папа, давай я приеду.

— Вчера мне показалось, что это обыкновенная простуда. Но тут что-то другое. У меня, как бы лучше сказать… У меня пропал интерес , Мириам. Это начало конца, мы все знаем. Я видел в глазах моих пациентов, когда они теряли интерес. Выше голову, говорил я, не такой уж вы и старый. И здоровье у вас завидное. Подумаешь, ерунда какая — простуда или затяжной кашель. Но если пропадал интерес, они уходили за какие-нибудь две-три недели.

— Папа…

— Подожди. Твой брат заходил сегодня. Я выпил глоточек и встал. Хороший он парень, ничего не стоит навесить ему лапшу на уши. Он решил, что мама опять преувеличивает. Но мы с мамой давно вместе, ей-то известно, чему можно верить, чему нет.

— Я завтра приеду. — Она подумала об авиабилете, который до сих пор не аннулировала. В «Иберии» ей ответили по телефону, что если она решит остаться дольше, то дату менять нельзя, придется купить новый билет до Амстердама.

— Не стоит так из-за меня беспокоиться, — сказал отец. — Я ведь и подождать могу. Знаешь, я думал, все это сказки, мол, ты сам все сможешь определить. Но оказалось, все правда. Приедешь завтра, пусть будет завтра. А если через неделю, я все равно дождусь тебя. Подождать?

Тем временем Брюс Кеннеди сперва положил руки на стол по обе стороны своей тарелки, а теперь одна рука медленно двинулась на половину стола Мириам, туда, где лежала ее рука, не занятая телефоном.

— Папа, не говори ерунды, — сказала она. — Никакой ты не старый. Проживешь еще по меньшей мере… — Тут она запнулась, успела сообразить, что десять прозвучало бы неправдоподобно, — лет пять… Так что не драматизируй. Я приеду завтра, если хочешь, но могу и через неделю, а когда приеду, ты мне сам откроешь.