Александр Казанцев - Школа любви

Если правде в глаза глядеть, так и в Содом я за тем лишь подался, что там только место мне при скверне моей. Поселился с семьей на окраине и с головой ушел в пучину порочных страстей содомских. Сколько раз жена моя Элда, красноглазая и опухшая от слез, нечесаная, разыскивала меня по утрам, выволакивала из чужих домов, из чужих потных объятий, колотила меня, почти бесчувственного, ревела в голос, призывая самую страшную кару на голову мою, сединой уже убеленную.

Я топил в пучине разврата память о красавице Саре, единственной возлюбленной моей. Но она являлась мне ночами с теми же белыми цветами, которые срывала когда-то на склоне зеленого холма, где молил я ее, обезумевший от страсти, чтобы стала она моей, где кричала она мне, убегая: «Ты не можешь любить!..»

Щенков, бывает, топят, так они слепые, а память моя зряча, сильна, потому и выплывала из любых омутов и пучин, не давая мне милости забвения. Я топил, а она выплывала…

Из всех грехов содомских не принял я лишь мужеложства и утех со скотом. Потеряв счет познанным мной женщинам, я толком бы и объяснить не смог, какие из них мне нравятся больше: толстух любил за то, что их груди не помещались даже в сдвоенные мои ладони, что телеса их мощно, как море, колыхались в ответ на толчки мои при соитии, что объятия их жарки и сильны; худых любил за легкость и трогательную хрупкость их, за особенную исступленность в любовных ласках, за шелковистую сухость кожи даже после самых безумных и изнурительных любовных схваток; светловолосых — за то, что головы их при свете дня будто окружены сиянием; темноволосых — за то, что их длинные распущенные пряди особенно хорошо смотрелись ночью на белой постели… И был весь смысл соития для меня — спрятать грубое, воспрянувшее, мужское в нежное, влажное, жаркое, женское… Вот потому склонность содомлян к совокуплениям с мужами и скотом всегда была дика для меня и отвратна.

А страсти эти поганые так распространились в Содоме да и в соседней Гоморре, особенно среди молодых, что стала с годами точить меня забота: как же дочерям своим, Иске и Милке, мужей найду — таких, чтоб мальцами не побывали в волосатых мужских руках, а юнцами не соблазнялись бы больше друзьями своими, а то и козами, чем цветением дев?

Дочери мои стали красавицами, особенно младшенькая — Иска, глядя на них, я вспоминал своих сестер, чьи имена дал дочкам, и чья прелесть впервые потрясла мою детскую душу, породила окаянную силу, вырвавшую меня из беззаботного светлого детства.

Я стал плохо спать по ночам, вспоминал во тьме, какими масляными глазами поглядывают на Милку и Иску старые содомляне, раскормленные кабаны, как посылают поцелуи мокрыми толстыми губами и потирают вялые руки. Вспоминал, что не замечал страсти подобной во взглядах более молодых жителей Содома при виде дочерей моих: взоры одних выискивали нежных мальчиков, взоры других — кряжистых мужей. Порой засыпал крепко, но просыпался со стоном или скрежетом зубовным, увидав во сне, что моя гибкая нежная Иска подмята брюхатым, дряблым, сивым уже содомлянином. А однажды проснулся с криком, увидав, что подминающий похож на меня…

Лишь тревога за дочерей, перерастающая со временем в страх, в ужас даже, и отрешила меня постепенно от разгульной жизни в Содоме, сделала домоседом и впрямь чуть ли не праведником. То-то ликовала моя жена Элда, то-то благодарила всех известных ей богов. А потом решила, что переродил меня тот единственный Бог, которому поклоняется Аврам, и стала ежедневно слать ему благодарения, даже принесла ему в жертву свою любимую златоокую козу, белую, как соль, дававшую самое вкусное в Содоме молоко. За козу я Элду, конечно, взгрел, но она и от этого была счастлива: вон каким хозяйственным стал муж!..

А хозяйство мое и впрямь быстро выправилось, я даже разбогател, пуская деньги в рост. Все чаще, все дороже подарки стали получать от меня дочери.

Иска и Милка, будто девчонки, радовались моим дарам, смеялись, целовали меня в щеки, расчесывали гребнями мою бороду. Вот эти дочерние ласки и заменили мне все прежние утехи любовные. Даже Сара стала сниться реже…

Вести от Аврама и Сары доходили до меня лишь иногда, со случайными путниками, ведь охотников идти в Содом, из-за дурной его славы, было немного. Дошли как-то путаные слухи, будто Сара, горюя от бесплодия своего и пророчеству всевышнему не веря, сама предложила Авраму: войди, дескать, к служанке моей Агари, может быть, я буду иметь детей от нее. Познал, сказывали, Аврам египтянку Агарь, и та зачала от него. И возгордилась будто бы служанка перед госпожой: я-то, мол, плодная от мужа твоего, а ты… Вот и стала Сара в ответ на презрение Агари притеснять служанку, и та сбежала от нее. А в пустыне будто бы явился к беглой египтянке посланник Бога и велел ей: возвратись к госпоже и покорись, а я умножу потомство твое так, что нельзя будет и счесть его…