Александр Казанцев - Школа любви

Разве мог я предвидеть что-либо дурное, обласканный первыми людьми величайшего из государств? Мог ли думать о плохом, когда солнцезащитное покрывало над театром, казалось, вот-вот взовьется в небо от криков восторга и одобрения?

От души меня поздравлял с триумфом консул Фабий Максим, ставший не так давно моим другом, муж добродетельной Марции, сводной сестры принцепса. Это ведь она, чуткая и мудрая Марция, давняя почитательница моего поэтического дара, ввела меня в свой дом, это она однажды познакомила меня с лучшей подругой своей, состоятельной вдовой, без всяких экивоков проча мне ее в жены, чему я противиться не стал, увидев в том немалый резон.

Стыдно вспоминать, но после двух неудачных браков я не ждал ничего от третьего, кроме, разве что, покоя и материальной выгоды. Покой мне сулили мягкий нрав третьей моей избранницы (если уж по-честному, выбор был не совсем мой), ее благородство и зрелая женственность, ну а выгоды — само собой. Мало тогда занимала меня красота ее: хвала богам, что не стара и не дурнушка!

Однако, помнится, насторожили меня не восторги, а глубокие ее суждения о стихах моих, выказавшие недюжинный ум. Чувствовать, душой принимать женщина способна, думал я, но так глубоко проникать в суть — вовсе ни к чему. Теперь понимаю: неосознанно я опасался, что столь проникновенное прочтение откроет, в конце концов, что все мои любовные вирши написаны без любви.

Похоже, она еще тогда это поняла…

Она отдалась мне всей истосковавшейся в многолетнем одиночестве душой, всем жаром изжаждавшегося во вдовстве тела.

Первый год нашего супружества стал для меня ежедневным постижением науки любви. Уже не я жену, а она меня учила, казалось бы, не уча вовсе.

То, как она улыбается, как расправляет складки расшитого подола, как расчесывает костяным гребнем золотистые волосы и тщательно укладывает их, как дает указания слугам и рабам, как чтит память своего покойного мужа, славного военачальника, как рассказывает двенадцатилетней дочке о бурной жизни богов — все это и многое другое, включая даже самые мелочи, шлифовало натуру мою, как сглаживают струи Тибра неровности прибрежных камней.

Этому способствовало, конечно, и мое несколько запоздалое открытие: жена, оказывается, дивно хороша собой, тело ее, даже при некотором избытке плоти, совершенно, а душа несравненна и вовсе.

Вот потому-то я, много лет воспевавший неведомую Коринну, этим именем буду до конца дней своих называть третью супругу, ведь только благодаря ей познал Назон истинную любовь.

Даже восковая посмертная маска моего отца, висящая в атрии нашего дома, казалось, добродушно улыбалась, когда Коринна останавливалась возле или проходила мимо. Ах, отец, ну почему же ты не дожил до поры, пусть недолгого, но истинного счастья моего!..

Будто отвар волшебной чемерицы постепенно избавлял меня от безумия. И любовь, свившая гнездо в моем сердце, вполне осмысленно привела меня к неистребимой жажде продолжить род свой.

Да простят меня боги, но, как Юпитер, зачинавший с Алкменой Геркулеса, запретил солнцу всходить, так и я на брачном ложе нашем хотел «слить две ночи в одну» ради зачатия сына или дочери, живого воплощения нашей любви.

Но зачем же вы сделали семя Назона бесплодным, о боги всемогущие?! Может, этим вы отомстили за былую безлюбость мою? Жестоко же вы покарали меня, Венера, Гений и Купидон!.. [1] Гений — римский бог мужского начала. — Прим. автора .

Окончательно убедившись в бесплодии своем, я еще больше полюбил дочь Коринны — златовласую Делию. И ум, и красоту, и мягкость нрава взяла она у матери. Так же чист был ее высокий лоб, так же сияли светом чистой души ее карие, с прозеленью, глаза, а гибкий стан девочки обещал в будущем налиться всей чудесной мощью женской.

Не помня родителя своего, Делия как-то быстро привязалась ко мне. Мы бегали с ней наперегонки по кремнистым дорожкам нашего сада, что на левом берегу Тибра, я устраивал ей забавные представления, изображая то оленя, потерявшего рог, то Сизифа, никак не могущего справиться со своим камнем, то Купидона, крепко подвыпившего с Либером и потому посылающего свои стрелы все мимо да мимо…

А однажды я прочел ей отрывок из своих «Героид», книги, написанной мною еще в молодости, потому и милой мне, но, к удивлению моему, отнюдь не шумно встреченной тогда римлянами. Выбрал письмо Сафо ее юному любовнику Фаону. Затаив дыхание, Делия внимала рыдающим строкам: