Александр Казанцев - Школа любви

Последние.

Я тоже заплакал. И запел, хотя Фарра меня об этом не просил. Песня моя была утвердительным ответом на его мольбу. В тот раз я пел почти так же хорошо, как прощальным вечером в Уре Халдейском.

Тихонько подошла Сара. И Аврам за нею. Увидав их, а скорей — почуяв, старик прохрипел:

— Откроюсь напоследок: Сара — дочь моя… Матери ее не помню, а вот плод наш признал… Не сразу, а узнал все же — голос мне был…

Костью в горле моем застряла песня. Так и застыл с открытым немо ртом. А старик хрипел еще неразборчивей:

— От меня твоя беда, Сара!.. От меня!… — смотрел он лишь на нее, лишь к ней и обращался, ни меня, ни остолбеневшего Аврама будто не видя уже. — Туда иди, Сара… счастье там…

Он даже попытался указать высохшей рукой в сторону заката, но она бессильно упала. Фарра дернулся вдруг и застыл неподвижно. Глаза его были широко открыты, даже больше обычного, только теперь уже вовсе ничего они не выражали…

Когда деда не стало, тогда только осознал я всю глубину своей любви к нему, когда-то и ненавистному, бывало. Потому и не смог не исполнить предсмертной его просьбы, хотя жениться сразу после похорон, по любым меркам, было не лучшей затеей.

Любовь моя к деду оказалась столь сильной, что из харранских подружек своих, а их было уже три, я долго и не выбирал: с которой довелось увидеться первой после похорон, та и стала моей женой.

Не повезло тебе, что встретилась со мной первой, широколицая, крутобедрая Элда!..

В землю Ханаанскую из Харрана мы тронулись уже двумя семейными парами. Знал я тогда, что в просторном чреве Элды созревает новая жизнь. От моего семени.

Потому смешно мне было, конечно, слушать россказни Аврама о том, будто бы сразу после похорон Фарры, еще в Харране, услыхал он с неба глас Божий (а Бога разумел он того самого, единственного, к поклонению которому пришел старый ваятель), да, глас явственный различил, повелевший ему будто бы: «Пойди в землю, которую я укажу тебе, и я произведу от тебя великий народ».

«Ха-ха-ха и еще раз ха!..» — думал я. Семя Аврама пропадало зазря в горячем чреве Сары, не завязывалась в нем новая жизнь, ни великий, ни самый малый народ не могло произвести его семя. А мое — пало и проросло. Будет плод. И это только начало…

Я должен бы радоваться, но радость пересохла во мне, как слабосильная речка под немилосердным солнцем.

Такие же пересохшие речки увидели мы в земле Ханаанской. Вместо цветущего края встретила нас выжженная свирепостью светила пыльная пустыня, вид которой наводил уныние и даже страх.

И это сюда упрямо вел нас Фарра? И эта вот земля указана нам гласом Божьим? И вот на ней-то мы будем счастливы?!

Да тут и скоту в тот год нечем было прокормиться, не то что людям. Сотнями умирали хананеи от голода, кляня напасть, обрушившуюся вдруг на их землю.

А вот Авраму в высохшей дубраве вновь явился голос Божий, говорящий: «Потомству твоему отдам я землю сию». Из уст Аврама слова эти, на полном серьезе говоримые, звучали уже почти как насмешка. Какое потомство? Бесплоден Аврам, как земля эта!..

Чтобы не проститься с жизнью среди горемычных хананеев, сошли мы в Египет, куда добрались, когда стал я уже отцом первой дочери моей — Милки. После рождения ее все чаще позволял я себе, пусть и украдкой, но глянуть на Аврама с дерзкой усмешкой, а иногда и перечить ему. Фыркнул и зло рассмеялся даже, когда услыхал, как на подходе к Египту Аврам уговаривал Сару: «Ты женщина прекрасная видом; когда египтяне увидят тебя, то скажут: это жена его — и убьют меня. Скажи, что ты мне сестра».

Эти слова его, не столь уж и лживые, может быть, если верить предсмертному признанию Фарры о том, что Сара дочь его, а значит, и впрямь сестра Аврама, возмутили меня еще больше потому, что я и не подумал бы выдавать свою Элду за сестру, ведь и не позарились бы на нее египтяне.

«Да как он смеет! — думал я гневно о дяде. — Отрекается от жены, от прекраснейшей из женщин, лишь бы шкуру свою спасти!.. Да я бы!..»

Нет, не мог я представить себя на месте Аврама, с горечью понимая, что никогда Саре не быть моей.

Правда, чуть позже я все же извлек из сговора Аврама и Сары ехидную радость: ведь они должны жить в Египте непорочно, целомудренно, как брат с сестрой!.. Да, не скрою, я давился от смеха, представляя, каково будет Авраму воздерживаться от плотских утех, от любой, могущей вызвать подозрение, близости.

Уже в Египте я не раз, как бы между прочим, заговаривал с Аврамом: вот, мол, болтают местные жители — не сестра она ему вовсе… Видя возрастающую тревогу дяди, изо всех сил старался казаться серьезным и озабоченным, а внутри меня давящийся от смеха ехидный голос выпевал-выстанывал: уж сегодня-то к ложу Сары ты точно не подойдешь!..