Александр Торопцев - Охрана

– Не понимаю! Не понимаю! – воскликнул он и осекся, будто кто-то в машине мог слышать его голос.

«Я ничего не понимаю! – на ум так и лезли слова Семенова. – Эти дебилы закрыли почти две трети высших военных заведений, оставили только блатные, где самих готовили к генеральским погонам. Я все-таки пошел на принцип, убедил родственников, чтобы Сергей поступил в наше училище. Приехал туда, с кем надо, поговорил, хотя делать это, сам понимаешь, очень не люблю. Но сделал. Поступил Серега, тезка мой, я был рад. Там же конкурс, однако. Как же не радоваться?! Через полгода опять поехал. На недельку. В училище чистота, порядок, дисциплина. Все как надо. Прихожу на плац, там первая рота занимается строевой подготовкой. А я с комбатом (он поступил как раз тогда, когда мы заканчивали) хожу по дорожке, о службе, о жизни речь веду. Вдруг слышу: „Товарищ капитан, разрешите выйти из строя, мне звонят по мобильнику“, – это какой-то курсант говорит и спокойно так выходит из строя, идет, болтая по мобильнику, в сторонку, на всех ноль внимания, фунт презрения. Я спрашивая комбата: „Что это у вас за нововведения?“ А он мне: „Это, говорит, сын генерала С-ва. У нас их человек сорок с телефонами. А что, очень удобно. Иной раз самому надо срочно позвонить…“ Я чуть не сел от удивления. Этот же генерал, еще будучи полковником, битый час меня песочил за то, что я однажды одному сержантику увольнительную дал на сутки, отец его мимо нашего города проезжал. Так бы ничего, конечно. Но как раз в эти дни учения были. Начальников понаехало. А он, бедолага, отца проводил на поезд, ну и опоздал на полчаса. Я, конечно, и сам бы с ним разобрался. Но куда там! „Как ты посмел во время боевых учений…“ – ну и так далее. А тут сосунок какой-то с мобильником шастает. По папочке соскучился. Будущий генерал, хренов. Я в тот день, веришь-нет, даже пожалел, что своего тезку уговорил поступать в военное училище. Будет он всю жизнь мыкаться да наблюдать со стороны, как генералами становятся, да меня недобрым словом вспоминать. Если, конечно, останется в армии после училища».

– За армию он, конечно, горой стоял, – опять вслух подумал полковник Касьминов, – но… очень уж ему генералы насолили, не пропустив его в свои ряды. Такой человек…

Нет, не решался Касьминов выносить приговора Семенову, бывшему старшине, бывшему подполковнику. Не был Владимир злым человеком и бабские сплетни слушать не любил. И выводы привык делать на основе собственных умозаключений. А вывод ему нужно было сделать. До понедельника.

Он заехал по пути в контору. Там действительно работали слесаря. Они готовы были отремонтировать машину, назвали цену, она оказалась ниже той, на которую рассчитывал полковник Касьминов. Хорошие ребята. Понравился им чем-то Николай. Горой за него. Охранник Касьминов стал для них своим человеком. И они для него стали своими людьми. Больше из охранников никто не удосужился такой чести.

Полковник Касьминов выдал им деньги на запчасти, на пару бутылок водки и отбыл по назначению, то есть домой.

В понедельник он рассказал приятелю фээсбэшнику все о своей поездке, о беседах с Семеновым, о своих впечатлениях. Никто, кроме них, не знал об этом.

Николай Касьминов не появлялся в конторе еще две недели. Отлеживался. Гулял в погожие дни по военному городку. Без дела бродил по гаражной улице от одной машины к другой. Болтал с водителями. Те охотно в складчину приносили бутылку, выпивали с ним, он переходил к другой компании, под вечер, хорошо приняв на грудь, уходил домой, тяжело взбирался по ступеням на третий этаж и так же тяжело храпел во сне, и жена, возвращавшаяся со службы в половине шестого, будить его не решалась. Спал он отрешенно. Стонал во сне все реже. Но иногда с шумом пробуждался, озирался, потный, по сторонам. Успокаивался и опять проваливался в рыхлую перину сна. Так он выздоравливал. В пьяных снах, разговорах, думах о своей покореженной машине, о конторе. Он очень дорожил работой, даже не зная, что там за эти недели произошло.

Выздоравливая, Николай и его жена, и сыновья, и гаражные мужики не заметили произошедшей с ним перемены. Впрочем, сам-то он почувствовал в душе неладное, но не обратил на это внимания, может быть, потому, что неладным была не болезнь, а нечто иное, чему он сам точного названия дать не смог. Духовно и морально столь же крепкий, как и физически, он, следует заметить, не получил в аварии сильного удара по голове. И все же именно в голове произошла некая метаморфоза, легкая, быть может, обратимая и потому незаметная. А может быть и необратимая…