John Irving - Семейная жизнь весом в 158 фунтов

Из двадцатого столетия Утч спрашивает меня:

– Ты идешь спать?

Откуда я знаю? Я только придумываю свою жизнь, но на картине я всегда узнавал себя: я вон тот, хорошо одетый. Состоятельный бюргер? А может быть, аристократ? Я никогда точно не мог определить мой статус. Я – в черном плаще, дорогом, подбитом мехом; волосы подстрижены как у школяра, на груди – расшитый кошелек, из кармана торчит молитвенник в богатом переплете, на голове мягкая кожаная шляпа. Я прохожу мимо слепца, но он не просто слеп. Он ужасен, у него нет глаз! Лицо его как бы не завершено – жестокий умысел художника: там, где должны быть глаза, бледная, прозрачная пленка над провалами глазниц. Я даю ему монету, не взглянув на него. Группа монахинь провожает меня застывшими улыбками. Может быть, я – щедрый благотворитель? Они чего-то ждут от меня? Меня преследует, а может, просто идет за мной мальчик, или карлик, и несет что-то вроде мольберта или вращающегося табурета – обычной принадлежности пианино. Это мне? Я художник? А может, я усядусь где-нибудь и начну играть? Между прочим, на картине я – единственный явно не крестьянского происхождения, единственный, у кого есть слуга. И то, что он несет, скорее всего, моя церковная скамеечка. Прочие на картине тоже тащат какие-то сиденья в церковь – грубую крестьянскую мебель. Но только у меня есть слуга, который несет мою вещь. Может, я стряпчий или даже мэр.

Я так и не удосужился выяснить это. Мне приятнее гадать о своей личности и предназначении. Вот я иду от церкви к таверне; это мне представляется очень мудрым. Однажды я придумал историю одного дня, проведенного мною на старой нидерландской площади. Этот сюжет предназначался для моего второго исторического романа, но он так и не был написан. Я продвинулся с ним не дальше того, что попросил взаймы у отца. Это было в 1963 году. Я окончил университет, был молодым разносторонне образованным специалистом, но мне не хотелось впрягаться в работу сразу. Я собирался поехать в Вену, посмотреть оригинал Брейгеля, уточнить характер главного героя и выбрать из масленичной толпы второстепенных действующих лиц. Книгу по мотивам картины Брейгеля я думал назвать «Битва Карнавала и Поста». На какой-нибудь странице книги все персонажи должны были сойтись вместе, как изображено на картине. Я сразу решил, что хорошо одетый господин с молитвенником в кармане – это я, автор книги.

«Не понимаю, как такая наукообразная и претенциозная идея могла прийти тебе в голову», – сказал мне отец.

«На следующий год я буду искать себе преподавательскую работу, – сказал я, – но пока мне хочется отдохнуть и дать хороший старт книге».

«Почему бы тебе вообще не забыть про нее? Разве первой не достаточно? – спросил он. – Лучше я дам тебе денег просто на отдых, на гульбу».

Я решил промолчать: я знал, какого он мнения об исторических романах.

«А ты не хочешь сначала все выяснить насчет картины, а потом уж ехать в Вену? – спросил он. – Может, ты обнаружишь, что главный герой – городской сборщик налогов или фламандский хлыщ! Ведь существует иконография всех картин Брейгеля. Господи, почему бы тебе не проявить хоть малую толику профессионализма и не постараться осознать, что ты делаешь, прежде чем всерьез начнешь это делать?»

Он не понимал; для него все сводилось к плану диссертации, который можно одобрить или отвергнуть. Сотни раз я объяснял ему, что меня волнует не столько история сама по себе, сколько то, к чему она побуждает. Но он был безнадежен – упрямый, законченный фактуалист.

Он дал мне денег; в конце концов, он всегда давал.

«Вообще-то ты получишь все, что тебе нужно», – сказал он. – Боже мой, Вена, – добавил он с отвращением. – Почему не Париж, не Лондон или Рим? Послушайся моего совета и постарайся весело провести время, прежде чем остепенишься. Потом, я думаю, ты женишься. О боже, я уже вижу ее: какая-нибудь графиня, но только по названию. Нищая любительница изящного. Вся ее семья буйных гемофиликов хочет переехать из Вены в Нью-Йорк, но не может оставить своих лошадей. Послушайся моего совета, – сказал отец из своего удобного кресла. – Если уж тебе нужно подцепить кого-нибудь, бери лучше крестьянку. Из них получаются хорошие жены; это сливки женской половины человечества».

Книги, журналы, бумажки сползли с его колен; моя мать, удивленная стояла рядом с ним. Я думал о картине Брейгеля, об отце и о том, в качестве какого персонажа он мог бы появиться на ней: свитки в обеих руках, безногий инвалид, попрошайка – сидит, зажав между культями свой кубок с дурным вином.