John Irving - Семейная жизнь весом в 158 фунтов

– Нью-йоркское филе гораздо более постное, чем среднеевропейское, но хороший повар может приготовить их одинаково вкусно.

– И все же вкус будет разный, – сказал я.

– Да здравствует разница! – сказала Эдит и положила руку Северину под передник, где, помимо всего прочего, наткнулась на руку Утч.

Я угостил Эдит устрицей. Я угостил устрицей Утч. На мне были шорты, и Эдит расстегнула на них молнию; Утч стянула их вниз и сказала Эдит:

– Почему эти мужчины прячутся от нас?

– Я – повар, – сказал Северин, – просто не хочу, чтобы что-нибудь подгорело.

– А я вскрываю устриц, одно неверное движение руки…

Внезапно Эдит обняла Утч за бедра.

– Ты такая монументальная, Утч, просто потрясающе! – воскликнула она, в ответ Утч обняла ее.

– Действительно, после меня это нечто, – добавила Эдит, оглянувшись на Северина.

Он пыхтел и шипел у плиты. Потом поднял передник и стал им обмахиваться. Своей широкой разлапистой рукой Утч провела по животу Эдит.

– Ты такая длинная, – сказала она с восхищением. Эдит засмеялась и притянула к себе Утч. Ее макушка доходила лишь до шеи Эдит. Утч с удивительной легкостью подхватила Эдит на руки.

– И ты совсем ничего не весишь! – воскликнула она.

– Утч может и меня поднять тоже, – сказал я.

С низким всхрапом Утч подхватила меня, и Эдит посмотрела на нее обеспокоенно.

– Боже, Утч, – сказала Эдит.

Северин снял свой передник и обмотался связкой сосисок. Он прислонился к Эдит, она взвизгнула и отпрыгнула, ощутив кожей прикосновение холодных, гладких сосисок.

– О господи, Северин…

– У меня целая связка членов для тебя, дорогая, на выбор, – сказал он, а итальянское кушанье за его спиной уже начало дымиться и попыхивать.

Когда Северин и Утч снова пошли купаться, мы с Эдит занялись любовью на длинном вельветовом диване в гостиной. Потом мы лежали там сонные, а Северин с Утч пришли просоленные океаном, с прохладной кожей; они дрожали. Их вид вызвал и у меня желание искупаться, но Эдит не хотела. Все же я спрыгнул с дивана и голый побежал через бледно-зеленую лужайку и дальше по песку, который был еще теплый от накопленного за день солнца. Вечерело. Вода обжигала; я орал как безумный, но мой голос слышали только чайки. Я помчался обратно домой, где меня ожидало столько плоти.

Когда через террасу я прошел в гостиную, все еще освещенную солнцем, то понял, что никто особенно по мне не соскучился. Я предусмотрительно ушел в кухню и согревался у кастрюль Северина, пока они не закончили. Все трое! Позже Утч мне рассказала, что, холодные и трясущиеся, они примостились на диване рядом с Эдит, которая гостеприимно раскрыла свои объятия, не испугавшись холода, и им было приятно исходившее от нее тепло. Она прильнула к Утч и целовала ее, а Северин гладил и трогал их обеих. Неожиданно Утч оказалась под ними, Северин целовал ее рот, Эдит тоже целовала ее глубоко-глубоко. Утч почувствовала, что кончает, и захотела ощутить Северина внутри себя. Эдит была не против и поддерживала голову Утч; потом она прильнула к ее губам, их языки нежно ласкали друг друга, а Северин в это время довел Утч до оргазма. Утч сказала, что тогда Эдит тоже чуть не кончила. Потом наступила очередь Эдит, и поскольку Северин все еще был возбужден, он лег на Эдит, а Утч, в свою очередь, поддерживала ее голову. Северин быстро кончил и откатился в сторону. Но Утч знала, что Эдит еще надо помочь, и она помогла. Эдит была такая легкая, что Утч спокойно могла манипулировать ее телом; она приподняла ее за бедра, подставила под них свои плечи и стала слегка дотрагиваться языком там, где Эдит была влажнее и солонее самого океана. Когда Эдит закричала, Северин накрыл ее рот своим. Я услышал лишь короткий вскрик, прежде чем скворчащая на плите еда вновь завладела моим вниманием. Потом в кухне рядом со мной появился Северин, и шедший от него запах переборол запах устриц. Он подтолкнул меня в сторону гостиной.

– Давай, – сказал он, – ты ничего не смыслишь в приготовлении пищи. Предоставь это мне. Иди и поддерживай дам в состоянии… счастья.

Он смущенно закатил глаза. Это было самое честное, прямодушное и интимное высказывание, которое мне довелось от него услышать за все время.

– Давай-давай, – снова сказал он и опять подтолкнул меня.

Он погрузил деревянную ложку глубоко в кастрюлю и извлек оттуда странную и изысканную смесь цыпленка, свинины, колбасы, омара, содержимого ракушек – и направил дымящуюся ложку себе в рот. Кусочек красного перца свисал у него с подбородка, а я пошел к дивану, где Утч и Эдит лежали, плотно прижавшись друг к другу; они трогали грудь и волосы друг друга, но когда я вошел, они подвинулись и дали мне уютно улечься между ними. Они такое творили со мной! И я не сопротивлялся.