John Irving - Семейная жизнь весом в 158 фунтов

Уинтера мучил вопрос: если Бендер не слишком погрузится «в свою чертову генетику и прочие науки», станет ли он настоящим борцом? Он ожидал следующего учебного года Бендера с надеждами, которых ни на кого еще не возлагал. Лето Бендер провел дома, в Айове, ежедневно тренируясь с несколькими фанатиками из своей бывшей команды. Но когда в августе он вернулся на Восток, чтобы поработать лично с нашим известным генетиком, великим Шовалтером, Уинтер забеспокоился, потому что летом никого не осталось, с кем Бендер мог бы потренироваться.

Бендер расхаживал по университетской территории в длинном белом лабораторном халате. Сам он был почти так же бел, как его халат, – блондин с короткими рыжеватыми волосами и бородой, которая росла прядями, напоминающими редкие пшеничные колоски: раз в неделю он сбривал их и всегда умудрялся порезаться. У него были мутно-голубые глаза, он носил темные очки в толстой оправе. Выглядел он как крепкий мальчишка-фермер из прошлого века и, вполне возможно, прекрасно разбирался в генетике – великий Шовалтер ценил его как лучшего своего студента, – но в то же время мне не приходилось встречать юноши скучнее.

Северин решил, что сам будет бороться с Джорджем Джеймсом Бендером. Тренируя своих борцов, он пребывал в прекрасной спортивной форме, но ни разу ни с кем не пытался провести бой. Он сейчас был лишь немногим тяжелее каждого из них. Если бы ему отрезали голову, то он как раз оказался бы в своей прошлой весовой категории – 158 фунтов; но тем не менее он старательно поднимал штангу, каждый день бегал или носился на своем гоночном велосипеде. И все же Бендер был для него слишком сильным соперником, и Северин знал, что даже в былые годы, будучи стройным и полным азарта, он не сравнялся бы с Бендером. В августе, однако, в университете никого из спортсменов не было, да и в сентябре, когда борцы собирались, никто из них не подошел бы Бендеру – ни по физическим данным, ни уж тем более по классу.

В августе находиться в борцовском зале можно только ранним утром – до того, как через стеклянную крышу начинает палить солнце и превращать помещение в настоящую сауну с плавящимися матами. Но ранних утренних часов требовали и эксперименты Бендера в лаборатории генетики, так что он поступал в распоряжение Северина только к полудню.

Северин Уинтер был вне себя. Ближе к полудню температура поднималась до тридцати пяти градусов и выше, даже если распахивали дверь. До матов невозможно было дотронуться. «Они плавятся, – говорил Уинтер. – Что-то вроде жидкого пластика. При нагревании размягчается».

Каждый день он боролся с Бендером и старался продержаться как можно дольше, чтобы парень как следует потренировался. Когда Северину нужно было отдохнуть, Бендер давал круги по старому деревянному треку с невероятной скоростью, в то время как Уинтер лежал на теплых, мягких матах, уставясь на солнечный диск и прислушиваясь к собственному сердцебиению. Потом они начинали снова, и так до тех пор, пока Северин просто уже не мог продолжать. Он выползал из клетки и садился в тени, остывая, а Бендер наяривал свои круги. Жар так и валил из открытой двери, в его горячих волнах, как обычно бывает на раскаленном шоссе, искажались пропорции предметов. Автоматический опрыскиватель смачивал гаревую дорожку, чтобы она не пылила.

– В такую погоду, почему бы этому дураку Бендеру не побегать на улице? – спросил я Северина.

Территория университета была тенистой, дорожки пусты, от реки тянуло ветерком.

– Ему нравится потеть, – сказал Уинтер. – Тебе этого никогда не понять.

Однажды, прогуливаясь с детьми возле спортивных площадок, я увидел Северина у дверей клетки, без сил привалившегося к стволу старого вяза. «Послушай его, – с трудом выдавил из себя Северин: он почти не мог говорить, не справлялся с дыханием. – Загляни».

Я заставил себя переступить порог и войти в эту дымящуюся паром темную берлогу. Воздух там просто сшибал с ног. Гулким эхом отзывался ритмичный бег по треку, напоминающий движение какого-то механизма. Джордж Джеймс Бендер был виден лишь на половине круга, потом он исчезал над моей головой. Тренировочный костюм был надет поверх резинового, с эластичным воротом и с эластиком на кистях рук и щиколотках; промокшие от пота спортивные туфли чавкали, как у моряка на палубе.

Уинтер похлопал себя по влажной макушке.

– Туннель, – сказал он с восхищением. – Знаешь, что должно быть в голове, чтобы делать это?