Владимир Колганов - Лулу

И правда, ощущение такое, будто «испанский сапог» на меня уже надели, что веревки затянули словно бы до невозможности, а я по-прежнему не представляю, какого ответа от меня ждут. И если все-таки дождутся, что за тем последует? И кажется мне, что у подъезда дежурит воронок и вот еще чуть-чуть, так и не дождавшись от меня признания, подхватят под руки, поволокут… А там уже и могилка приготовлена.

— Ты что молчишь? — Это Луиза снова спрашивает.

— Я? Даже и не знаю, что сказать.

Девицы переглянулись и опять нахально смотрят на меня.

— Мужики какие-то теперь хилые и нерешительные. Чуть что, в кусты или в рот воды набрал.

А что я могу им возразить, если возражать-то нечего? Чего доброго, и так все может обернуться, то есть еще самую малость посидим вот так, а потом они мне и заявят:

— Эй! А этому-то что здесь надо? Пускай проваливает, пока цел!

Я это к тому, что больше вроде бы и не на что надеяться.

— Ты извини, но я даже при всем желании помочь тебе в этом деле не смогу, — вдруг заявляет прежде молчавшая Лулу.

— Но почему?

— А потому, что мне так хочется.

Ну, женской логикой меня не удивить. Потому и предпочитаю жить один. Однако же и стерва эта, младшенькая!

Честно сказать, я себе это несколько иначе представлял. Ну вот придут, с каждой расцелуемся троекратно. Все как полагается! А потом они мне объяснят — что, зачем и почему и с какой стати я им вдруг понадобился. Так нет же, тут все совсем наоборот. И кому в голову пришла такая мысль — шляться по гостям без приглашения?

Задумался я. И вдруг слышу:

— Тридцать пять.

— Сойдемся на тридцати.

— Ну ты и жлобина!

— Ты разве не видишь, что он совсем больной?

— Больной не больной, а мы все же на его жилплощади.

— Нет, больше тридцати не дам.

— Смотри, как бы не пожалеть.

— Нам, Борджиа, неведома никакая жалость.

— Опять заладила про свое!

Тут я не выдержал:

— Дамы, вы о чем?

— Да не мешай!

— Но я хотел бы знать…

— Надо будет — все узнаешь.

— Странные у вас понятия…

Лукреция с явным презрением смотрит на меня.

— Ладно, пусть будет тридцать два. Уговорила!

— Тридцать три, родимая. И ни копейкой больше!

— Черт с тобой!

Луиза с Лукрецией целуются, а я по-прежнему не могу понять, по поводу чего такое торжество и в честь чего эти их страстные объятия.

— Что, чудик, ничего не понял? Это Лушка мою долю выкупила.

— Долю чего?

Лукреция снова смотрит на меня:

— Сдается мне, я все же прогадала. Совсем тупой! И что мне теперь с этим делать?

Так что же? Что?!

— Нет, правда! Ну сколько можно издеваться над своим отцом? — Это я решил так, для понта, немного возмутиться.

— Ты что же, в самом деле решил, будто мы твои родные дети? — усмехается Луиза.

— А разве нет?

— Ну ты и охламон!

— Да уж какой есть.

— Оно и видно. Надо же, чего придумал!

А если ничего другого в голову не приходит, тогда как? Повеситься на дверном крюке? Или сигануть с семнадцатого этажа прямо на клумбу у подъезда?

— Похоже, вы потихоньку прибираете меня к рукам.

— Да не боись. Ничего тебе не будет. Только веди себя по возможности прилично.

— Это как?

— А это значит — не хамить, не давать волю рукам, не выражаться матом. И вообще, не делать больше того, что тебе положено.

Вот оно что! Вот ведь что надумали! Нет, это точно — хуже, чем ночной кошмар! Так сон это или не сон? И если сон, то когда он кончится?

Все эти странные видения пронеслись перед моими глазами, как некий сериал — такие смотрят, по обыкновению, на кухне, хлебая суп и глядя в телевизор, так это у нас принято. Если и впрямь кино, тогда рано или поздно это издевательство просто обязано будет завершиться.

Ну а с другой стороны, представьте, что все трое здесь, рядом, в этом доме. Одна приготовит мне постель, другая вымоет посуду после ужина. Ну а третья ляжет рядом, само собой, в порядке очередности, чтобы прочим не обидно было. Если не сочтете это насмешкой или же кощунством, я бы даже так сказал — святая троица! Эх и славно мы бы зажили! А уж как выйдем в свет, это и впрямь будет самое жестокое потрясение для публики. Впереди в обнимку с первой леди выступаю я, ну а чуть поодаль еще две мои наложницы. Зависть, белая зависть читается в глазах, и волны восхищения, как аромат тропических цветов, плывут, плывут над головами. А что, разве не счастье, разве не праздник для души?

Впрочем, это как сказать, поскольку обслужить ненасытную ораву всех этих Лу — какое же здоровье от меня потребуется! Но в данном случае речь, конечно, не о том. Поскольку, когда возникает угроза своей жизни, тут уж не до удовольствий, не до плотских шалостей. Как мне забыть о коварстве распутницы Лукреции? И прежде всего следует определиться, кого бы из этой троицы я в первую очередь заподозрил. Кто из них возьмет на себя роль коварной отравительницы? Скорее всего, это будет так — одна зелье приготовит, другая поднесет бокал с отравой, ну а третья под это дело обоснование подведет.