Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай)

Люди не делились. Все были — как родня. И директор отдавал молодожёнам выстроенный для него дом, ибо отлаживающуюся на вековечный общинный лад новую жизнь вернее всего крепила совесть.

Запели медные трубы: посыпались медали, ордена, звёзды, которые даже назывались пугающе: высокие правительственные награды. И здесь одним из первых был партийный куратор, бывший Аганин сокурсник, которому повесили «Ленина» на грудь, и скоро забрали в Москву.

Награждённые первопроходцы, первооткрыватели, труженики, ученые продолжали жить со всеми единой жизнью: в порядке очереди получали такие же, как и других, квартиры в новых домах, «выдавали общий план». Только спрос с них был строже, и старались они больше, доказывая, что не зря носят звания героев. Ведь в герои тут годился почти любой! И с годами орденоносцев и лауреатов сделалось так много, что если каждому ставить памятник, то городок превратился бы сплошное монументальное изваяние. «Всем мядали, мне ня дали!» — шутила работящая Крючочек-петелька, укладывая в специальный альбом очередную почетную грамоту.

Редкий именной алмаз, новый высотный дом, жилой квартал — были общей победой!

Космическая орбита, по которой пролетели северные лайки Белка и Стрелка, словно накрутилась на тугой клубок их здешней жизни: люди радовались, как их личному — да разве может быть счастье личным? — общему достижению. Тем более, что это было так, космические спутники не взлетели бы без добытых ими алмазов, без того, что твердые сплавы можно обработать только этим «неодолимым» минералом!

Фотография на обложке столичного журнала двух младенцев в комбинезонах, идущих, как пингвинчики, по заиндевелой от мороза улице с расплывающимся светом машинных фар, — общей гордостью!

Полёт Гагарина — общим ликованием, бессонной счастливой ночью и сиянием просветленных глаз! Гагарин, казалось, был с ними, среди них!

Они летели сердцами вместе со спутниками Земли, пущенными с советских космодромов. Они сами были населением спутника, мчащегося вперед!

Корешки от разросшейся на могилке сирени переселялись к домам, на уличные аллеи, давали свои всходы, расцветали там, где не росла прежде сирень.

Алмазная стояла на краю рукодельного кратера, ухающего вниз, под ноги, так что казалось, будто ты уже не на земле.

Карьер, знала она, давно жил своей, отдельной от людей жизнью. То затягивался густым туманом, словно табачным дымом, то наоборот, обнажал каждую свою чёрточку, как бы пытался вывернуться наизнанку. А то, будто расковырянное врачом дупло гнилого зуба, отдавал смрадом. Учёные люди называли это инверсией: сменой воздушных пластов при перепаде давления. В жизни, видно, тоже происходила инверсия.

Миг вечности потребовался, чтобы гигантская птица сточила клювом алмазную гору до небес. Люди выбрали подземную алмазную гору меньше, чем за полвека. Карьер «затапливали» — называли так — «затопление». На самом деле наоборот, должны были залить дно бетоном, чтоб не поднимались воды, и продолжать добычу: распростираться под землёй щупальцами штольней. Алмазная такие уже видела: им, ветеранам, устраивали экскурсию на «Интер». Подземные хладные полутёмные лабиринты, череда горизонтов с влажными соляными и кимберлитовыми стенками так и остались в сознании растопыренными пальцами. Словно бы их свозили на луну. И не кончалось изумление: неужели это все сделали люди?! И не какие-то там, а те, которых знала, среди которых жила? Да и она сама, в конечном-то итоге? Алмазная так и не могла понять, чего от увиденного в ней больше: гордости или ужаса?

Она вглядывалась вглубь карьера, в самое горлышко этого каменного зева. Едва различимо на дне его разворачивался, будто игрушечный, жёлтенький экскаватор и к нему кузовом пятился такой же крохотный сорокотонный «БелАз».

В нем, на пассажирском сидении, был её внучек, Андрейка. Привезли его, и она решила: пусть посмотрит, побывает в карьере. Это, конечно, запрещено, но ей начальник не мог отказать. Да и водитель, Паша — Павел Петрович, старейшина, лет около сорока в карьере.

Машина содрогнулась, словно живая, под десятками тон камня, брошенного в кузов ковшом экскаватора. Андрейка, не по годам длиннотелый, втянул голову в плечи, журавлём изогнул шею. Старый водитель со смехом потрепал его по острой макушке, на которую, как парнишке, видать, показалось, могли обрушиться камни. Мальчишка посмотрел на потолок кабины, над которой нависал большущий железный козырек. Распрямился, и с покаянными смешками повернулся к шоферу.