Геолог осматривал крутой, волной нависающий берег. Она видела пласты глины и песка с бисером галечных выступов. А что открывалось ему в этих продольных земных жилах, в земном этом слоеном пироге, поднявшимся, как на дрожжах.
— Пирожки, — залепетала она, — правда, пресные, без дрожжей, но горячие.
Улыбка с трудом, медленно проступала на его лице.
— А где медведь?
— Какой медведь?
— Которого Машенька послала пироги отнести дедушке с бабушкой. А сама спряталась в короб, прикрыла себя пирогами, и чуть медведь присядет, она ему из короба: «Высоко сижу, далеко гляжу, не садись на пенек, не ешь пирожок!»
— А я подумала, вы про медвежонка Хабардина, — засмеялась Аганя: — Знаете его, Юрия Ивановича, из сто двадцать восьмой партии? Он охотник, лучше эвенков. Медведицу подстрелил, а у нее медвежата оказались! Так он медвежонка из соски выкармливал, как грудного ребенка. Машкой назвал. Она потом за ним прямо как за матерью, не отставала.
Он посмотрел на нее пристально, с прищуром, будто она сообщила ему что-то такое, от чего стоило призадуматься. Глянул на берег, поиграв желваками.
— Так что у нас с пирогами? — повернулся он вновь с улыбкой.
Она суетливо стала развязывать узел, стыдясь, что как старуха, принесла пироги в узелке. Он приблизился к ней, наклонился, втянул носом запах пирогов — они хоть и пресные, а такой аромат пошел, домашний.
— Как у мамы, из русской печи, — проговорил он серьезно.
Она вместе с ним улавливала этот печной запах, и на миг почувствовала себя не собой, а мамой его, хотелось жалостливо провести по волосам рукой, обнять согбенные перед ней плечи.
— Нет, про медвежонка я не слышал, — произнес Бобков так, будто про медвежонка этого только и желал услышать, — а вот про то, что Хабардин прошел Малую Ботуобию и не нашел там алмазы, про это мне часто говорили.
Он пошел впереди, и она нагнала его, заглянула в глаза.
— Чего не нашел?
— Алмазы.
Они мгновение смотрели друг на друга. В ушах ее свистел падающий метеорит.
«В мире минералов самым ценным…» — гулом поплыли слова.
Вот оно что! Значит, самый ценный минерал они и ищут!
И вдруг краем глаза, подспудным чувством опасности увидела то, что показалось наваждением, сном наяву. Берег — та его часть, перед которой только что стоял геолог, крутая, нависающая, словно бы вышагнула из общей береговой шеренги, сохраняя точно такие, лишь в несколько раз большие, очертания, какие имел уходящий от берега человек.
Аганя метнулась, заслонив его собой, распластанными руками, будто крыльями птица.
Береговая глыба рухнула, приахнув, словно от живой боли. Легла горбатым великаном, утопив голову в воде. Место, где только что стоял человек, разгадывая земные кольца, было завалено грунтом метра на три.
Они долго молчали, смотрели: что-то непостижимое было в случившимся.
— Вот и не верь после этого в Бога, — промолвил Бобков.
— А вы разве верите? — выговаривала она почти по слогам, и тотчас застыдилась своей глупости: такой человек, ученый, не может быть заблуждающимся.
— Я, конечно, материалист. И с этой точки зрения все легко объясняется. Пришел в первозданную природу человек, что-то тронул… В горах на крик — звуковой резонанс — свершаются громадные обвалы. Нарушилось тектоническое равновесие. Но вот именно в этот момент, перед тем, как человека неминуемо должно было завалить, он должен погибнуть, появляется другой человек. Девушка, с пирогами! И это в тайге, где на сотни километров ни единой живой души! Вот что трудно объяснить!
— С другой стороны, если бы я не подошла, вы бы не заговорили, может, и берег бы не обрушился…
— Обязательно бы обрушился, — сказал он со странной убежденностью.
И только сейчас ощутилось, как через немоту, ходульно и словно порозь движутся все части тела. А по спине мурашками пробегает нарастающее «у-у-х-ф»! Она несколько раз оглядывалась — не примерещилось ли? Нет. Выпавший из берега земляной кусок все также горбился поверженным зверем. Казался еще больше, тяжелее. Ей приходилось откапывать погибших под завалами в шурфе, доставать угоревших. Было жалко, горько. Были слезы и плачь. Но никогда сердце не пугалось: вот он, есть, и его уже нет! И так слаб, беззащитен во всем этом человек — даже самый сильный, самый талантливый и умный человечище!
— А вы хоть меня-то помните? — ей показалось, что он принимает ее за другую.
— А что? — стал он ощупывать голову. — У меня голова прохудилась?
Читать дальше