Миколас Слуцкис - На исходе дня

— Пусть я чудак, но и вы не меньший, товарищ директор! Приятно вам было бы, чтобы вас на склоне лет по городу собака таскала? Батюшка ваш деревья сажает, а вы ему — Рекса выводить, — зло выкладывает Наримантас и поворачивается к старичку, скребущему редкие седые волосенки роговым гребнем с повыломанными зубьями. — Работай, отец, сажай деревья, но понемногу, по одному. И будешь жить, до ста будешь жить!

— От дела оторвали! Нет у меня времени по больницам таскаться да добрые советы слушать! — Директор выкатывается из кабинета, волоча за собой не успевшего сказать врачам «спасибо» отца. Но долго еще после того, как умолкает перестук его шагов, в кабинете стоит запах другого мира — мира, в котором главное не яблоками лакомиться, а сажать яблони и, если надо, каждый год удобрять да обрезать их. Наримантасу подумалось, что таким был бы и Шаблинскас, доживи он до старости, пусть бы не землей пахнул — бензином. Шаблинскас почему-то занимает и Чебрюнаса.

— Как его электрокардиограмма?

— Шаблинскаса?

Минуту они смотрят друг на друга жадно и подозрительно, как будто каждый знает о том, что больше всего нужно другому, но ни за что не согласится выложить эту свою догадку.

— Честно говоря, неважно. — И Наримантас ощущает под сердцем холодок: а ну как распорядится отключить аппарат?! Ведь практически Шаблинскас…

— Вы уж смотрите там, — вспыхивают и гаснут стекла очков. Опасность миновала.

— Намучились мы с ним…

— Смотрите, смотрите… А старичок симпатичный, а? Зря ты вмазал директору. Хозяйственный мужик. Без таких не обойтись.

— Наверно, доброе у него хозяйство, если собак развел.

— Не защищай ты стариков. Им тоже в наши времена не угодишь. Самостоятельные, пенсиями испорченные! Не покупаешь телевизор — жмот, усадил у голубого экрана — отгородился от отца, не разговариваешь с его милостью! Сада нет — от земли оторвался, берешь участок — он землей по горло сыт, сам пачкайся! У тебя что, разве нет старика?

— Я со своим по другим поводам воюю.

— Видишь, и ты со своим… Все воюем, все, куда денешься!

— Мой старик хочет, чтобы я свет уравнивал, как Тадас Блинда [4] Тадас Блинда (умер в 1878 году) — предводитель разбойников, защитник бедноты, мстивший помещикам и царским чиновникам . . Маяковского через лупу читает.

— А ты по стопам Блинды, кажется мне, и скачешь! — Чебрюнас, даже шутя, гнет круто, от обороны незаметно переходит в нападение. — Колючий, злой… Тебе не угодишь. Твои больные особые, другие нас и интересовать не должны, только твои.

— Запахло демагогией, или мне показалось?

— Уже обвиняешь! Не себя, конечно, товарищей по работе… Самое удобное — начальников! Ну, чего ощетинился? Чего кидаешься? Я же тебя не упрекаю. У всех бывают… неудачи.

— Что ты сказал?

— А что слышал. Неудачная операция залог другой, более успешной. Так и наш декан говаривал, не помнишь?

— Значит, Навицкене права? Пришел ответ?

— Да, Винцас, да. Злокачественная.

— Почему же санитарки узнают это раньше, чем оперировавший хирург? Может, теперь мне перед ней извиниться?

— Никто тебя не обвиняет, успокойся!.. Только вчера узнали. Радости, конечно, мало. Вижу, переживаешь… Что, этот Казюкенас — друг юности? Жаль, но… Посоветуемся… Созовем какой хочешь консилиум. — Чебрюнас считает, что успокоил Наримантаса.

— Уже консультировались… Во время операции!

— В тебе заговорила амбиция, Винцас.

— Жаль, у тебя ее нет.

— Когда все с колючками, одному приходится быть мягоньким!

— Не мягоньким… Ищейкой! Так и вынюхиваете: кто, откуда да почему.

— А ты, братец, нет?

Нет, нет и нет! Но разве не позвал я главврача в ассистенты, когда укладывал на стол Казюкенаса? Значит, тоже делю больных на простых и привилегированных… А вот упрека от Чебрюнаса не ожидал, это как удар ниже пояса… Чебрюнас продолжает что-то говорить — более мягко и мирно, — Наримантас не слушает, молча сокрушается: болтаем о консилиуме, будто он важнее раковой опухоли в теле ничего не подозревающего Казюкенаса, важнее, чем страшная наша ошибка.

— Чем поможет консилиум, если… — Он не кончает фразы — удерживает протянутая к нему рука Чебрюнаса, короткая, с тупыми пальцами, столь непохожая на руку хирурга, однако принадлежащая небесталанному, даже отличному, врачу. Именно эта рука, гладящая то по шерсти, то против, ставшая хитрой, как будто обладает она собственным разумом, и остановила Наримантаса в решающий момент операции.