— Я из Такомы, — говорил он им.
Они и слышать не желали о том, что жизнь кого-либо, кроме них самих, может быть сложной и неоднозначной и что у старушки Истории никогда не бывает одной-единственной версии прочтения. Им оказалось до странного сложно принять тот факт, что Джордж хоть и американец, но вырос не на Дальнем Юге и не Восточном побережье, а на Тихоокеанском северо-западе, где акцент мягок почти по-канадски, и что его родители, пусть и самые заурядные церковные прихожане (еще один пункт в списке стереотипов об Америке) — а, простите, где вы найдете американских протестантов, которые не таковы? — к религии все же относились с позиции laissez-faier, [2] Невмешательство правительства в дела частных лиц, а также в бизнес и торговлю (фр.).
словно к неприятной обязанности вроде прививок от болезней. Отец его, например, был тайным курильщиком, хотя его церковь славилась евангелической строгостью и такие пристрастия порицала. А однажды Джордж застал своих родителей врасплох — инцидент, о котором в их доме даже думать было запрещено, — и так узнал, что его предки время от времени берут на ближайшей заправке видеокассеты с порнушкой.
— Имя людям — легион, — настаивал он. — Даже если это и неудобно с общемировой точки зрения.
Взять хотя бы первый год, проведенный им в школе. Даже эта история в его жизни не была заурядной, что уж говорить обо всех остальных. Он причалил туда прямиком из детского сада (хотя кто не приплывает туда из детского сада? — думал он; возможно, это просто была его первая попытка увидеть мир и не задохнуться от ужаса?) и после года учебы сдал всю программу за первый и второй классы, а по чтению его определили сразу в четвертый, дабы не помер со скуки. Преподаватели любили его — за голубые глазищи, за смирение, граничащее с рабской покорностью, и за манеру держаться так, словно он собрался отрастить бороду в шесть лет от роду.
— Он такой чувствительный, — говорили о нем учителя на родительских собраниях. — Мечтатель, но в лучшем смысле этого слова. На уроках всегда тянет руку. Очень нежный, особенный мальчуган.
— Ничего особенного! — отрезала мисс Джонс на родительском собрании третьего класса через какие-то пару недель после начала занятий. — Слишком много о себе воображает. Никто не любит выскочек и всезнаек. Ни учащиеся, ни уж тем более я сама!
Услышав это, родители Джорджа прямо-таки застыли в своих почтительных позах; мать вцепилась в свою сумочку, точно в таксу, которая вот-вот спрыгнет на пол и изгадит школьный ковер, а потом переглянулась с отцом, и на лице ее отразилось то потрясение, какое появлялось всякий раз, когда ее неожиданно ударяла жизнь. Что, собственно, происходило всегда, как только она выходила из дому.
Джордж узнал обо всем этом, поскольку: 1) предки его были из тех, кто исправно посещает каждое родительское собрание (он полагал, что это у них «синдром единственного ребенка» и они просто не упускают ни малейшего шанса непоправимо испортить все что можно); и 2) у них не получилось нанять на вечер няньку, несмотря на целый эскадрон девчушек-подростков, услуги которых обычно предлагает церковь, поэтому Джордж тихонько рисовал цветными карандашами за свободной партой, пока отец с матерью ютились, уморительно задрав коленки, на детских пластиковых стульчиках перед столом мисс Джонс.
Но мисс Джонс лишь распалялась еще сильнее.
— Это просто не передать, как я устала! — воскликнула она и воздела взгляд к Небесам, словно моля прислать отчет о причинах ее усталости. — От каждого родителя, приходящего сюда, я только и слышу об их крошках Тимми, Стефани или Фредерико… — произнесла она с таким отвращением, что даже Джордж сразу понял: речь идет о Фредди Гомесе, единственном, кроме него, исключительном мальчике, который тоже пробился в старший класс по чтению и от которого пахло мылом так, что слезились глаза. — О том, что они особенные, талантливые и одаренные самим Господом и непременно должны попасть сразу в третий класс!
Отец откашлялся.
— Но ведь об этом говорим не только мы, — сказал он. — Это знает вся школа…
— Ах, вся школа?! — Мисс Джонс подалась вперед, перегнувшись чуть ли не через весь стол. — Вот что я вам скажу, мистер Дункан! — произнесла она. — Этим детям всего шесть, семь и восемь лет от роду. У них еще молоко на губах не обсохло. Чему они могут знать цену? Что они вообще могут знать, кроме того, как завязывать шнурки на ботинках и как не обмочиться от звука школьного звонка? Да и с этим, уверяю, справляется далеко не каждый из них!
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу