Вадим Калинин - Килограмм взрывчатки и вагон кокаина

Не удивила Надежду Павловну полуголость незнакомца и не тронул мясницкий тесак в его левой руке, не задели ее фантастические размеры чудовищного букета оранжерейных роз в его худющих пальцах, другое оказалось для нее неразрешимой задачей.

— Откуда Вам, странный Вы человечек, известно имя мое? — осведомилась она.

— Часто-часто, — ответил загадочный человек, — читая лекцию о чистоте нравов безнравственной молодежи, вижу я сквозь нечистое стекло аудитории, как в школе институту моему супротивной, отделенная от мира решетками широчайшего окна, учите Вы детей мастерить, непрестанно вынимая из уязвленных конечностей режущие инструменты, и освобождая из тисков многопудовых неумные и неумелые, случайно и безнадежно зажатые пальцы немытых подростков. Имя же Ваше прочел я на школьной стене, рядом со словом нехорошим, которое прошлой ночью исправил я на слово «любовь». А сегодня вот цветочков прикупил и позвольте их подарить от души, ведь, может, уже не свидимся, — после чего незнакомец сунул свой букет в распахнутые объятья Надежды и, размахивая над головой тесаком, скрылся в сиреневых глубинах парка.

Окрыленная пустыми мечтами и отягощенная немыслимым букетищем, открыла Надежда Павловна дверь своей квартиры, осторожно переоделась и, поминутно то вздыхая, то скалясь в страшной улыбке, пошла ужинать. Содержимое холодильника осталось незамеченным ею, поэтому положила она букет на кухонный стол, порезала розы в мелкий веселый силос, поместила в таз с эмалевыми цветами на скользком дне, сдобрила майонезом и, закрыв глаза, съела все с густым наслаждением. Однако сытость не пришла к ней после трапезы, и она, не открывая глаз, понюхала воздух. Тонкий, но различимый аромат цветов доносился справа. Она пошла по его нитке и оказалась в ванной комнате. Там, на зеркальной полочке, стоял большой флакон французских духов. Надежда Павловна взяла его в пальцы и осторожно, превозмогая рвотный позыв, выпила весь. Стало веселей, чище и легче, но вожделенная сытость осталась все же далека.

В дверь позвонили, и Надежда Павловна открыла ее. В дом вошел ее мужественный муж, служащий мясником на скотобойне. Он сбросил куртку из мягкой, но свиной кожи и с нескрываемым любопытством потянулся ртом к губкам любимой жены. Учуяв запах цветочный, он сначала опешил, а потом стремительно пришел в неистовство.

— Опять ты за свое, коза драная! — закричал муж и ударил Надежду Павловну по лицу сеткой с яйцами. Надежда Павловна упала от этого на спину, прямо на груду обуви в прихожей. Она не заплакала, она чувствовала, что виновата. Муж между тем сорвал с нее ненавистно пахнущее платье и, найдя розочки на нижнем белье, зубами разодрал в клочки трусики и лифчик. Затем он отвел жену в спальню и приковал запястьями к холодной по весне батарее. Сам же скрылся на кухне, откуда вскорости растекся по всему дому жирный аромат жареного мяса. От такого запаха Надежду Павловну стошнило, и она заскулила жалобно, взывая к любимому мужу. Он пришел из кухни, подтер зеленую лужу, добродушно похлопал жену по ягодицам и опять удалился.

Прошло немного времени, и муж появился опять с огромной тарелкой жареной говядины. Разжимая ножом зубы жены, он стал запихивать ей в рот куски свежего мяса и заставлять ее жевать и глотать. Надежда Павловна при этом визжала, царапалась и быстро-быстро сучила тонкими ногами. Муж спокойно продолжал начатое, он был добрым и широким человеком. Он умел снисходительно относиться к мелким недостаткам супружницы. Через час Надежда Павловна ощутила, наконец, сытость и впала в теплое забытье. Заснула. Муж ее еще долго сидел рядом и проводил то и дело большой жесткой лапищей по жидким ее волосенкам. Потом заснул и он.

Под утро за распахнутым настежь окном над их головами пошел крупными прозрачными каплями по листве несказанно огромный и вкрадчивый, успокаивающий и зеленый рассветный дождь.

Колокольни Сергиева Посада — предметы грубые. Даже в мегалитах есть своя доза изящества. В посадских же колокольнях ничего подобного нету. Но именно это отсутствие обычного для предмета архитектуры качества и порождает вокруг колоколен плотный фон желтоватого, особенно в летнюю пору, смирения. В непосредственной близости от строения мощность фона такова, что обыватель старой закалки передвигается в оном с половинной резвостью, а молодой хохочет и плюет на пол густой мутной слюной. Регулярно окутывает вдруг всю тамошнюю окрестность мясной волосатый грохот, и от него враз гибнут эпилептики да тиккеры. Зато к роженицам, даже к неживым, приходит назад молоко. Монах матерый любит под рокот этот присесть и пустить беса по ветру, не забывая отирать епитимью о подрясник. А случается и так, что юный трепетный дьякон, страшащийся все еще пятисотицей через жупел пройтись, долбанет мощевиком по дароносице, и лежит у всех на виду, плачет, яко чудотворный иконостас.