Элис Манро: Беглянка

Снова и снова он говорил ей об этом, она пыталась увильнуть, но он настаивал.

— Обещай, — говорил он ей. — Обещай.

Это все из-за того, что она ему рассказала. Теперь уж от своих слов не откажешься.

Иногда он заигрывал со мной.

Этот старикашка?

Иногда он зазывал меня в комнату.

Когда ее там нет?

Да. Когда ей надо было выйти в магазин или когда сиделки не было.

Она была в ударе. И ему это нравилось.

А что ты делала потом? Ты заходила?

Она была сама скромность.

Иногда.

Он звал тебя в свою комнату. Да? Карла? А что потом?

Я заходила посмотреть, что ему надо.

И что он хотел?

Все разговоры происходили шепотом, даже если никто их не слышал, даже когда они возились в постели. Сказка, в которой была важна каждая деталь, постепенно обрастала подробностями, и делалось это с нарочитым отвращением, застенчивостью, хихиканьем («грязно, грязно»). И он не один преуспел в этом. Она тоже старалась. Страстно желая угодить ему, возбудить его. И возбудиться самой, каждый раз радуясь тому, что это все еще получается.

И ей уже казалось, что все так и было на самом деле. Она представляла похотливого, ерзающего под простыней старика, прикованного к постели, почти бессловесного, но умело объяснявшего жестами свои желания, старавшегося подманить ее поближе и склонить к участию в своих забавах, а потом и близости. (Она отказывает ему, и это обстоятельство почему-то слегка разочаровывает Кларка.)

Время от времени она спохватывалась, что надо бы остановиться, чтобы ничего не испортить. Она думала о густых сумерках и теле, завернутом в простыни, напичканном лекарствами и усыхающем во взятой напрокат в больнице кровати, оживающем только тогда, когда миссис Джемисон или приходящая сиделка забывали закрыть дверь. Сама она никогда близко к нему не подходила.

Вообще-то она боялась ходить к Джемисонам, но ей нужны были деньги, и было жаль миссис Джемисон, которая казалась такой измученной и была немного не в себе, как если бы ходила во сне. Раз или два Карла не выдерживала и делала какую-нибудь глупость, чтобы разрядить атмосферу. Так же она поступала, когда испуганные неуклюжие наездники, впервые взобравшись на лошадь, чувствовали себя не в своей тарелке. А еще она когда-то делала это, когда Кларк был не в духе. Но с ним этот фокус больше не проходил. А вот история с мистером Джемисоном, вне всякого сомнения, увенчалась успехом.

Не было никакой возможности обойти лужи на тропинке, высокую мокрую траву и дикую морковь, которая только-только зацвела. Воздух был довольно теплый, и ей не было холодно. Одежда промокла насквозь, будто от пота или от слез, бегущих по ее лицу вместе с каплями дождя. Она перестала рыдать. Бумажное полотенце промокло, и ей нечем было вытереть нос. Наклонившись, она сильно высморкалась в лужу.

Она подняла голову и сумела длинно и заливисто свистнуть, это был ее — и Кларка тоже — условный сигнал для Флоры. Подождала пару минут, а потом позвала Флору по имени. Снова и снова, свист, крик, свист, крик.

Флора не отвечала.

Ей стало легче, оттого что боль от потери Флоры, возможно от потери навсегда, заглушила неразбериху с миссис Джемисон и тревогу из-за постоянно меняющихся отношений с Кларком. По крайней мере, в исчезновении Флоры она, Карла, уж точно не была виновата.

Сильвии нечем было заняться в доме, разве что открыть окна. Да еще с рвением, которое ее пугало, думать, что она скоро увидит Карлу.

Все больничные атрибуты вынесли. Комната, бывшая спальней Сильвии и ее мужа, а потом комнатой, где он умер, была убрана, и ничто в ней не напоминало о случившемся. Карла помогла ей с этим в те суматошные дни между крематорием и отъездом в Грецию. Всю одежду, которую носил Леон, а также новые вещи, включая подарки его сестер, которые даже не распаковали, Сильвия свалила на заднее сиденье машины и отвезла в трифт шоп. Его таблетки, бритвенный прибор, неоткупоренные банки витаминизированных напитков, которые поддерживали в нем последние силы, коробки с кунжутными семенами, которые он съедал по дюжине за раз, пластиковые бутылки с лосьонами, которыми натирали ему спину, бараньи шкуры, на которых он лежал — все это было собрано в пластиковые мешки и выброшено. Карла ни о чем не спрашивала. Она никогда не говорила, что эти вещи могли бы кому-то понадобиться, и не указывала на то, что целые упаковки консервов были не открыты. Когда Сильвия сказала, что, вместо того чтобы отвозить одежду в город, надо было сжечь ее прямо в мусоросжигателе, Карла не выказала никакого удивления.