Михаил Сергеев - Последний мужчина

— Почему же вы считаете, что у меня её нет? Что я в своих поисках не находил правду? — Меркулов в недоумении поднял брови. — Да и о других я думаю лучше.

— Ой ли? — предваряя возражения, вмешался Сергей. — Отчего же постановки у всех разные? Одного и того же. Непохожие.

Режиссёр с удивлением посмотрел на него:

— А вы-то что? Мы ведь уже с вами… тогда… Их-то взгляд просто интересен. — он обвел помещение рукой. Глаза остановились на поэте одиночества. — Повторю, я думаю иначе. Каждый находит и открывает… — Меркулов запнулся, — своё видение. Видение, а не саму правду. Одинаковую для всех. Что ж непонятного?

— Дорогой вы наш, — вежливо повторив обращение и оглядев остальных, словно прося разрешения для нового слова, произнёс Тютчев, — вы говорите правильно. Но если ваше видение невидимо зрителю, добродетели нет ни у вас, ни у него. Не искать скрытые стороны в пьесе надобно, а новые способы передачи правды. Если она, конечно, есть там. Но увы… увы. Нет её. И тщетны неординарность, оригинальность и прочее этакое видение. Появление же их, как новый взгляд на созданное кем-то, имеет весьма приземлённые цели. Всегда. Вполне материальные. Уводит художника, в лучшем случае, в «сумрачные леса» Алигьери, да простит меня он. — Тютчев перекрестился. — Если же правда есть, не калечьте изыском и эпатажем однажды рождённое чудо. Не обманывайте себя и людей. Не становитесь богоборцем. Вот и всё. А если, помучившись, верите, что находите её скрытой, то позвольте спросить, зачем автору понадобилось скрывать сокровище от людей?

Меркулов, несколько смутившись, но вспомнив, за что принимает происходящее, тут же нашёлся:

— Странные слова. Ведь обсуждали. Однако, догадываюсь, к чему-то? Особенному? Что ж, интересно. Тогда замечу, разве не вами были написаны строки: «Молчи, скрывайся и таи и мысли, и мечты свои»? — И, не дав собеседнику ответить, добавил: — И потом, скажем, если я нахожу правду в характере героя, неочевидном всё-таки зрителю из прообраза. Ей-богу, бывало!

— И это не изменение замысла? — искренне расстроился Тютчев. Непонимание собеседником сказанного не прибавило тому настроения. — Любую новую, открытую, говорите прямо — добавленную вами черту характера можно объявить неочевидной. И видимую только вам. На том, кстати, и стоят неправдолюбцы.

— ???

— Художники, художники-лгунишки. Лукавство. Здесь новый, уже их образ, — добавил поэт. — А громкое имя автора только для гонорара.

Режиссёр с подозрением посмотрел на него:

— Уж не было ли у вас разговора с одним из присутствующих? — он глянул мельком на Сергея. — Иначе, простите, откуда вам знать, что происходило после вас? И разве в те далёкие времена было по-другому?

Сергей прошипел:

— Библиотека… я говорил вам… здесь есть библиотека.

— Хорошо, — Меркулов взял себя в руки, — пусть мы добавляем что-то, стремясь обогатить пьесу или картину, как хотите, более разнообразными чертами персонажей. Но искренне добавляем. За себя точно ручаюсь. Согласитесь, не только усиливая интерес или порождая новый, но и давая возможность другим постановщикам бесконечно менять фабулу, смысл произведения и даже цели персонажей. И материальное здесь вовсе не на первом плане.

— Понятно. Но тогда и вы должны согласиться, что оно становится вашим, а не автора. Того лишь идея. — Твёрдость в голосе человека в аксельбантах, вмешавшегося в разговор, означала одно — пора всё расставлять по местам.

— Что ж крамольного? — Режиссёр решил бороться до конца.

— Ничего. Произведение переводчика. Что и имел в виду его превосходительство. Я правильно выразил вашу мысль? — Сергей повернулся к человеку за столом.

Человек в аксельбантах, не понимая до конца, к чему тот клонит, на всякий случай одобрительно кивнул, польщённый значимостью своего мнения.

— Так по-другому-то нельзя! — воскликнул Меркулов. — Даже если ставить слово в слово, вы правильно заметили, стул-то отодвигать будут по-разному. В каждом театре, каждый постановщик! В том и творчество.

— Дело в том-с, что оно ваше и оно навязанное! — неожиданно рявкнул сидевший, рубанув рукой воздух. — Есть такое мнение! — И, к удивлению остальных, посмотрел на помощника с улыбкой. — А что, мысль не дурна? Tie правда ли?

— Точно так-с! Ваше превосходительство.

— Не ходите, — не унимался Меркулов, — кто заставляет? А сама пьеса не навязана драматургом?

— Так он свое и представляет. А вы, почтеннейший, крадёте идею и преподносите продукт под его именем! Да-с! — Председатель покачал головой. — Вся жизнь — сплошные кражи. Коррупция и дороги, коррупция и дороги… ох… о чём это я?