Михаил Сергеев - Последний мужчина

— Ну, вот, как на волю вырвались, — громко сказала она, радостно и глубоко вдохнув утренний воздух. Оба рассмеялись.

— Чес… говоря, — выдавил мужчина, — я уж пару раз чуть было не заснул. Но! — Василий Иванович поднял указательный палец и, проговаривая каждое слово, произнёс: — Но и даже это не помешает нам выпить!

— Кофе. Только кофе, господин режиссёр.

Они снова рассмеялись.

— А догадайся, откуда я знаю это выражение? — Он неуверенно повернулся и положил руки на плечи жены. — Ну? Ни за что не догадаешься! От автора! Помнишь тот день? Я рассказывал тебе… Кстати, добил сегодня.

— Кто?

— Автор, кто же. Сообщил нечто увлекательное… нет, захватывающее. Подарок, так сказать, к торжеству, к размышлению на его фоне.

— Ну, что ещё такого рассказал он? — жена не скрывала раздражения.

— Напомнил, что Толстой, за несколько месяцев до кончины, начал работу «Нет в мире виноватых». А Достоевский говорил, что виновны все!

— Напомнил? К чему?

— Я же сказал, к торжеству. И предложил попробовать подвесить свою гражданскую позицию между ними. Неслабое задание? А потом подошёл ещё раз и добавил: «Могу облегчить… Время ограничено лишь смертью». Нет, каков?! Предлагать мне не препарировать больше его собственные взгляды! Будто я делал это!

— Ты попытался… выполнить задание?

— Да ведь ответ известен: любая позиция окажется подвешенной за яйца, как у того миллиардера, — он хихикнул. — Это был его третий подход.

— Забудь об этом… ёрничать не трудно. Трудно получать признание. Ну, пошли, пошли, — мягко отстранившись и взяв мужа под локоть, подозрительно ласково ответила женщина, в обаянии и красоте которой сомневались очень немногие, но всегда.

Уже дома, разливая кофе, она вдруг вздохнула и как-то задумчиво посмотрела на мужа.

— Надо же. Встреча и однажды… завершилась расставанием и сегодня. А жаль.

— Не понял? — буркнул Меркулов.

— Ведь у него больше нет никаких пьес, да и эта… лишь диалог между вами… — она сделала паузу. — Всего лишь диалог, превращённый тобою в триумф.

— Зато каков накал! Страсть! Вера! — будто очнувшись, воскликнул мужчина. — И, понизив голос, добавил: — А расстались мы раньше, в тот день, когда я пошёл в библиотеку.

— Ты о книге, которую нельзя выносить в читальные залы?

— Её нельзя читать, — с ноткой сожаления усмехнулся мужчина, направляясь к постели. — Помнишь, в фильме… «А я догадывался, молодой человек, догадывался… что вы не зря появились в этом городе… Виды имели!.. девятьсот четырнадцатый год… начало войны».

— Ты ещё способен впадать в детство, — улыбнулась жена. — Давай-ка, любимый и отныне известный, спать. «Видимо, свойственна всем поэтам любовь к неодушевлённым предметам… Пушкин любил Гончарову…» [5] Елена Скороходова.

— Что, что? О чём ты?

— Да так…

— А ещё этот, Янковский, — скинув тапки и вытянувшись на одеяле, пробормотал Меркулов, — так долго и странно жал мою руку. Знаешь, как-то сочувственно смотрел на меня… Будто жалел. У него даже слёзы выступили. Никогда не видел таким. А ещё… Ещё говорил, что надо найти какого-то убийцу майских детей… Сказал, у меня нет другого выхода… Но я-то догадываюсь, кто это…

— Да ты бредишь. Какой Янковский… он же…

— И вправду… привидится же… — уже с закрытыми глазами прошептал тот.

— Спи. — Жена странно улыбнулась и решительным шагом направилась в соседнюю комнату.

Проваливаясь в сон, Меркулов услышал:

— Нет, нет. Всё в порядке, как и обещали. Непременно Станислава с мечами. Ждём. Вам того же.

Как и почему в опьянённый радостью сон вонзился старый диалог его первой встречи с Сергеем, Василий Иванович не понял. Но и не забыл. Не забыл оттого, что тогда они ничего подобного не обсуждали. «К чему бы это?» — подумал режиссёр, проснувшись, и, не поднимаясь, прокрутил весь разговор в памяти.

«Карлики…. — Меркулов взял в руки карандаш и стал пристально рассматривать его. — Скажите, вам приходилось обижать человека? Хотя о чём я спрашиваю… — Он посмотрел на Сергея. — Я имею в виду случай, когда вам необходимо сказать правду, более того, вас просят об этом, но вы знаете, что она крайне неприятна для собеседника. И понимаете, что ждёт он от вас совершенно другого ответа.

— Что ж, зеркало отношений творческих союзов, — собеседник пожал плечами, — обычная ситуация. Что до меня… Наверное, приходилось, сразу и не вспомнишь. А что?

— Недавно я предоставил сцену одному коллективу из наших бывших республик. Мы практикуем такие обмены. Подмены… обмены, — отчего-то поморщился он. — Так вот, режиссёр того коллектива вызвал меня на разговор о национальной идее, о ее новом смысле для их граждан, о рождении её на сцене, передачи зрителю, ну и так далее. И просил сказать, что я думаю о таких изменениях в сознании общества, мышлении людей. Их общества, разумеется, — Меркулов помолчал. — Я обидел его.