Михаил Сергеев - Последний мужчина

«Родился последний мужчина. Родился!

Родился последний мужчина. Родился!

Родился последний мужчина. Родился!»

Слова, переходя в такой же ритмичный гул, вместе с поразительной синхронностью шага заставляли вздрагивать землю и вселяли неестественный, зловещий страх в оцепеневшего Сергея. Страх этот, неотвратимо надвигаясь на него, подавлял даже не волю, а саму личность, переходя в кошмар и передавая состояние их отрешённости.

Вдруг небосвод погас, и всё погрузилось во тьму. Лишь какие-то ручейки огня, колыхаясь, сползали в зияющую черноту. Он наклонился ещё ближе. Нет, то были не ручейки, а люди. Каждый из них двумя руками держал большую свечу. В длиннополых одеждах, похожих на церковные, они спускались с окрестных скал, следуя друг за другом. Так же ритмично покачиваясь, не сбиваясь, подпирая взглядом спину идущего впереди, странные монахи ступали шаг в шаг, повторяя те же слова:

«Родился последний мужчина. Родился!

Родился последний мужчина. Родился!

Родился последний мужчина. Родился!»

Вся эта фантасмагория, в зловещей тишине которой, наполняя гулом долину, раздавалась только одна фраза, превратила нахлынувший на Сергея страх в панику. Теряя контроль, молодой человек неожиданно почувствовал железный обруч, до боли сжавший его виски. Будто кто-то выдавливал из него человеческую суть. Само понимание, что есть он. Ощущение себя как существа начало медленно покидать мужчину.

К несчастью, фантасмагория была не только в этом. И в самом романе герои и героини, действующие лица, слабо тянущие на героев, и просто знакомые люди вспыхивали, словно маяки, казалось, безо всякой системы, то тут, то там, то в одной главе, то в другой, неожиданно возвращая память читателя на десятки страниц назад, будто стремясь запутать, закрутить его в вихре событий, но и одновременно освещая в то самое мгновение единственно верный путь, по которому следовало идти автору уже вместе с листающим эти страницы. Все персонажи, да и он сам, иногда казались Сергею пришельцами из ниоткуда, без какого-либо смысла, с обманчивой и скрытой целью увлечь и увлечься в глубины бытия, усеянного вопросами-призраками, так волнующими его. Бытие это было или сознание? И чьё тогда бытие, и чьё сознание? Гроздья, семена вопросов всходили и, расцветая, получали ответы на страницах, но неизменно рождали новые и новые подобия свои. Как колосья неубранной пшеницы, рассыпали они зерна, не мирясь с печальным концом, уготованным человеком, чтобы уродить всходы ещё более многочисленные на совсем недавно заботливо вспаханном им же поле, делая бесконечным и теряющим смысл процесс их созревания. Как и каждый неубранный колос осыпавшимися зёрнами даёт жизнь десяткам новых, так и не найденный ответ на вопрос порождал другие, а найденный — лишь открывал бесконечность далей такого пути, разбрасывая повсюду, уже вместо зёрен-маяков, одно отчаяние от сознания ускользающей истины. «Свой жизни путь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». Слова великого флорентийца всё чаще и чаще приходили к нему дождливыми вечерами.

Порой, но только в самые печальные из этих вечеров, когда такая бессмысленность казалась непреодолимой, они по-прежнему, но почему-то ещё ярче вспыхивали впереди. И он снова находил ту ниточку, тот единственный путь по казавшемуся в такие минуты по-прежнему бескрайним, но уже не бессмысленному полю вопросов. И Сергей то боясь и озираясь, то вдохновенно и уверенно пробирался меж веретенами судеб своих образов, которые всё чаще казались ему похожими на собственную судьбу и собственный образ. И схожесть эта, словно подчеркивая сакральную одинаковость мира людей и мира вымышленных персонажей, в согласии со вселенским законом постепенности неотвратимо уравнивала их в способности мыслить и творить. Злых и добрых, удачливых и не очень, счастливых и лишённых последней надежды. Наконец, людей и сами образы. Ощущение, что он подходит к пониманию некой всеобщей справедливости, постигающей каждого в этом мире независимо от желаний, всё более и более наполняло его существо. Сомнение было лишь, его ли сознание, сам ли Сергей испытывает это ощущение, или сознание уже другого по мышлению автора, героя и образа. И та чудовищная разница между ними будто и не существовала уже вовсе.

— А ты думал, в безопасности?! Рассчитывал тронуть меня без последствий? — Окрик привел его в чувство.

Видение исчезло.

— Что… что всё это значит? — стараясь говорить спокойно, так и не заметив, как собеседник давно перешел на «ты», выдавил хозяин квартиры, в мгновение ставшей чудовищным кинотеатром. — И… люди? Куда они идут? — понимая, догадываясь, что всё когда-то написанное повторяется уже с ним, прошептал Сергей.