Михаил Витковский: Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)

Вот именно. Вздыхаю. Брюнет. Брю-нет. Я тогда был самым богатым во всей Явожне, если не считать местного зеленщика, который наворовал в каком-то там комитете и поставил двадцать теплиц. К тому же у него была зеленная лавка. А зеленная лавка тогда означала не лавка с зеленью, а лавка со всем подряд! Со жвачкой, с журом [11] Жур — традиционный польский кислый суп на основе мучной затирки. в бутылке, даже одноразовые ботинки из папье-маше можно было купить. Вот такие были у него овощи-фрукты. Каждое воскресенье подъезжал к костелу на «пежо», в черной шубе, в меховой шапке из СССР, так упакованный, что застонешь! Да славится имя Господне! Золотые зубы себе вставил, в тренировочный костюм оделся, ой, везет же человеку! Я никак не мог сосредоточиться во время службы в костеле и нервно под лавкой поигрывал ключиками от машины. Но что хуже всего — святотатственные молитвы обращал пред лице Приснодевы, чтобы она на него рак наслала! И это я — человек искренне верующий, возлюбивший Бога и особенно — Богоматерь. Ну значит, так: рак ему и смерть моей тетке Аниеле, на чье наследство я очень рассчитываю. А он Бога не боялся! Руки по локоть запустил в мафию, в дискотеку «Канты», в бар «Ретро», в кафе «Явожнянка», потом, несколько лет спустя, полез своими грязными пальцами в ночные клубы, в танцы у шеста около автострады… Кабельная улица практически вся была им выкуплена. Где справедливость: неужто род Ягеллонов хуже какого-то зеленщика?

Не было у меня денег открыть зеленную лавку, но голова-то была! Поехал я в Невядов, жара, иду, даю банку кофе, чтобы к директору попасть. А ему как раз была нужна партия кирпича, снова еду, теперь к директору комбината стройматериалов, припарковываю моего «малюха» [12] «Малюх» — малыш (польск.), популярное название «фиата-126». , иду, даю банку кофе, чтобы попасть к нему. Жара. А он говорит: нету у меня ни хера. Хорошо, были у меня знакомства по части детских комбинезончиков, и я говорю ему, что так, мол, и так, есть комбинезончики. Да ну! Вот жена-то обрадуется! За эти комбинезончики мне пришлось поставить одну левую ванну. И вот так в конце концов купил я свой прицеп. «Малюху» под силу. А дело было уже в середине восьмидесятых, когда ведущая объявляла в «Панораме», что теперь нас ожидает долгая непогода, а ансамбль «Ломбард» добавлял «стеклянной погоды» [13] «Стеклянная погода» — слова из песни ансамбля «Ломбард» об окружающем человека в доме стекле телеэкрана, стаканов и бутылок, когда на дворе непогода. — это когда она объявляла приход зимы, приход ночи, черной ночи восьмидесятых. Тогда люди бросились покупать сифоны, прицепы и пластиковые гэдээровские ванночки для младенцев. Собирали все это и начинали строить Ковчег. Чтобы переждать.

Завидев прицеп, знакомые спрашивали меня: ты чего, Хуберт, в эту затяжную непогоду в отпуск в Югославию направляешься? Времена такие тяжелые, а ты на курорт?! Хе-хе-хе! Какой курорт, кто хоть что про курорт говорил? Точка! Точка, это вам что-нибудь говорит? Точка общепита третьей категории, так называемая малая гастрономия, запеченные в ростере сэндвичи, по-простонародному запеканки, картошка фри, хот-доги — у Б.Р., как известно, лучшие. (Жареным лучком будем посыпать?) Какой общий принцип запеканочного бизнеса? Толкнуть людям старое, бывшее в употреблении масло, реанимированные в ростере багеты, тертый сыр, о котором слова доброго не скажешь, кое-где выглядывает давленый шампиньон, политый разведенным водой кетчупом, — и все это обменять на живые деньги. (Три восемьдесят, как положено.) Что же касается этих шампиньонов, тоже не поручусь, но человек, как известно, не свинья — все съест. Да и деньги-то до недавна были какие-то ненастоящие и, что хуже всего — в любой момент могли начать таять прямо на глазах, так что деньги — это еще не конечная станция локомотива под названием бизнес. Деньги, в свою очередь, надо было как можно скорее обменять на слитки золота и надежно их упрятать в надежно охраняемом ящичке из настоящей, крепкой стали. (Соус какой будем брать? Чесночный, пикантный, мягкий, кетчуп, горчица?)

И радостно потирать руки!

Только сталь и золото позволяли хоть как-то удержать ценность, испуганно убегавшую от воды и шампиньонов через деньги к более надежным субстанциям. Потому что ценность — это поток, это вода: без русла, без трубы блуждает она беспомощно, влекомая каким-то своим внутренним беспокойством. Шустрая, как подросток. А почему бы ей в таком разе не течь к безопасной пристани нашего ящичка? (Двадцать грощей найдутся?) Похожая природа, в сущности, у каждого бизнеса: дать говно, все что угодно, получая за это пусть мало, но зато в таких количествах, чтобы это «мало», это «почти ничто» обменять хоть на каплю, на крошку реальной ценности, на слиточек золота или пачечку ровненько сложенных в шкатулке долларов, которые можно ночью достать, поглядеть, а то и погладить, поцеловать, понюхать и т. д. (Еще что-нибудь желаете?)