Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Истинный педагог была баба Дуня!

Краснодарская жизнь в семье бабы Дуни очень меня расслабила, и я — в свои теперь уже шесть лет — впал в совершенное детство. Вот и вовсе уже не бомбят, а еды хоть и мало, но я о ней не забочусь, бояться нечего… Вот тут и навалился совершенно младенческий страх.

Донимать меня стала, даже стыдно признаться, но — Баба Яга. Она, проклятая, снилась мне каждую ночь с повторяющимся сюжетом. Я во дворе, в доме, на улице или в лесочке, но я не один, кругом меня люди, и светлый день, и вдруг мелькнула Она, я сразу заметил и притаился, Она меня, кажется, не видит, — нет, видит, проклятая! И никто ей не нужен, кроме меня, а мне никто не помогает, я бегу, но отчего-то ноги отяжелели, и воздух так загустел, что раздвинуть его невозможно. И никто, никто не поможет! Она приближается — мерзкая, страшная, — я делаю последнее усилие и — просыпаюсь.

Я проснулся, открыл глаза, поднял голову от подушки, уже светает, я вижу нашу комнату, я дома… Но и Она здесь, стоит, и горят глаза, а потом медленно, медленно тает.

Это было каждую ночь. Я страдал, но не жаловался. Хорошо, однако, что к этому времени в меня каким-то образом влились начала гражданского самосознания. Это меня и спасло.

Очередной сюжет был такой. Летняя, солнечная городская улица. Очень много народу. Я стою или иду, и, конечно, — Она. Тут всё, как всегда. Тяжёлые ноги и ватный воздух… Но вдруг! Господи, что же я вижу?! Среди толпы, в светлом кителе, улыбающийся и добрый, не спеша, прогуливаясь, движется… Да, да, да! Сталин!!!

Я кидаюсь к нему и — чудо — могу бежать. Миг, и я уже рядом. Он всё понимает и с улыбкой обнимает меня одной рукой. Я лицом утыкаюсь в китель. А её больше нет навсегда.

Больше она мне не снилась.

К сорок третьему году в доме на Карасунском канале народу собралось многовато. Не знаю, как мы все размещались. Впрочем, претензий никто не имел, а когда поселяются все вперемешку, помещается много.

Но один жилец был особливый. Звали его Василь Васильич, он был муж тёти Веры, но не отец её дочерей. Жил в особенной комнате, которая звалась таинственно и странно — кабинет. Входить туда никто не мог, а я мог. Отчего-то я полюбился Василь Васильичу. Он даже хотел меня усыновить. Ему, хотя и робко, возражали: что, дескать, как же так, у него же мать, она на фронте. На что Василь Васильич отвечал, что это ничего.

Василь Васильич всегда был в зелёном френче без погон. Кажется, он происходил из начальственных или даже особо начальственных сфер. Он сидел в креслах, брал меня на колени и подолгу не отпускал. К ласкам его я был равнодушен, но держался вежливо и терпеливо. Зато эти ласковые сеансы беспокоили остальную родню, поскольку Василь Васильич страдал открытой формой туберкулёза. По этой причине он ни с кем не общался, но сделал для меня исключение. Болезнь его была вполне настоящей, и вскоре он умер, но я болезни не перенял и живу до сих пор в награду за вежливость и терпеливость.

Перечислять остальных жильцов я не буду, потому что всех точно не вспомню, да и мало кому интересно. Упомяну про беспризорников. Они всё время появлялись в доме. На вокзале, на базаре ли кто-нибудь проникался к ним жалостью и, желая помочь, отсылал на Карасун к «Ореховне» — она поможет. Приходили мальчишки, девчонки, во дворе им сразу указывали нужную дверь. Баба Дуня кормила, поила их чаем, и подолгу шли у них какие-то беседы, а потом они, держа в руке записку, куда-то отправлялись. И слух про «Ореховну» расходился, к ней шли и шли.

Случалось, я видел кого-то из них, к бабе Дунечке не попавших. Вот бежит бледная, с отчаянным лицом, взрослая уже, пятнадцати, наверное, лет девчонка. За ней сосредоточенно несётся суд присяжных с криком: «Держи воровку!» Она слабеет и выгибает спину, потому что вот-вот схватят и будут смертно бить в виде предварительного следствия.

Зато когда обнаруживался серьёзный вор или бандит, всё было по-другому. Любопытные делались публикой в зале суда и становились в круг для наблюдения за соревновательным процессом защитника и прокурора. Бандит защищал себя сам, как правило, с ножом. А прокурором был милиционер. Они ходили по кругу в кольце наблюдателей, как ходят по ковру борцы, слишком долго уклоняющиеся от настоящей схватки, и милиционер применял излюбленный милицейский приём: внезапно бил себя правой ладонью по правой же ягодице и делал выпад, а бандит отступал, думая, что милиционер схватился за наган, которого на самом деле не было…