Козефу Й. стало досадно и даже в некотором смысле завидно. Желудок подавал знаки беспокойства. Ускользнувший от него завтрак грозил катастрофой. Голод грыз ему не столько кишки, сколько мозг, вызывая жгучие вопросы и ощущение тотальной неудовлетворенности. Козефа Й. охватило глубокое уныние, тем более что никто не говорил ему, в чем дело. Было ясно: что-то произошло, что-то, связанное с ним и с его судьбой, но что именно, он определить не мог.
— Господин Хосс! — крикнул, наконец, Козеф Й., стоя на пороге своей камеры в надежде, что старый охранник откуда-нибудь да услышит его, из шахты лифта, к примеру.
Никто не ответил, и тогда Козеф Й. рупором сложил ладони у рта и крикнул еще раз:
— Господин охранник! Господин охранник, это я, Козеф Й.!
Ему хотелось добавить: «Господин охранник, какого черта, это я, а то вы не знаете!» Но вместо этого он вдруг прокричал: «Господин Хосс, можно мне спуститься в огород?» — очень довольный, что ему пришло в голову попросить разрешения.
И на сей раз ему не ответили. Но Козеф Й. все равно почувствовал себя значительно тверже. То, что он попросился, было залогом, что он ничего не нарушил. Никакого такого формального запрета спуститься в воскресенье на огород у него не было. Уж сколько лет он каждое воскресенье выполнял разнарядку по огородным работам и неизменно проявлял себя как сознательный и дисциплинированный кадр.
Так что он уверенно направился к вестибюлю с лифтом. Вот только ему еще никогда не доводилось ездить на лифте одному. Он изучил шесть-семь кнопок, обозначающих этажи. Потом нажал кнопку со стрелкой вниз, и лифт подкатил. Он вошел в кабинку лифта, напоминающую его собственную камеру, задвинул защитную решетку и нажал кнопку с цифрой ноль. Лифт ухнул вниз. У Козефа Й. подкатило к горлу. Он прижал кулаки к животу и скорчился в углу кабинки. Было недопустимо, чтобы его вырвало в лифте, и он изо всех сил пытался подавить спазмы — задержал дыхание и крепко сжал зубы. Лифт остановился, но Козеф Й. не смел шевельнуться. Желудок вдруг налился тяжестью. Что-то бодалось изнутри, к горлу подступала ядовитая вязкая жидкость. Козеф Й. зажмурился, еще крепче сжал зубы, еще больше скорчился. Он весь дрожал, мышцы одеревенели.
Дверь лифта открылась, и в нее просунулась голова Фабиуса.
— Вам хочется блевануть? — спросил Фабиус с самым невозмутимым видом, как будто таков был замысел этого лифта — транспортировка на первый этаж людей с позывами к рвоте.
— Угу-у, — простонал Козеф Й.
— Пройдемте в клозет, — сказал Фабиус и помог Козефу Й. распрямиться.
Они поволоклись по коридору, подпирая друг друга. Фабиус хромал и пыхтел от натуги, Козеф Й. сдерживался из последних сил. Он впервые попал в этот коридор, но сразу учуял, что Фабиус ведет его в клозет для охранников. Что-то вроде гордости пронизало все его тело, отчасти перекрывая накаты боли и тошноту.
Фабиус помог ему облегчиться, поддерживая за шиворот. Козефу Й. показалось, что он выплюнул из себя, в несколько присестов, все свои внутренности. Пот струился у него по лицу, стекая на шею, смешиваясь со слезами. Фабиус пытался как-то его подбодрить, приговаривая:
— Ну все уже, господин Козеф, все уже.
Но Козефа Й. рвало и рвало, все снова и снова, он харкал и харкал и слышал, как харкает, и ему казалось, что его так и будет рвать до скончания века. Таков был момент, когда Фабиус, придерживая его за плечи и за шиворот, объявил Козефу Й., что начиная с сегодняшнего утра он свободен.
Козеф Й. заявил, что ему уже гораздо лучше и попросил Фабиуса позволить ему чуть-чуть побыть одному. Фабиус вынул носовой платок, отер его лицо, губы, деликатно всучил платок ему в руки и сказал:
— Да, конечно.
Оставшись один в кабинке, Козеф Й. стал постепенно успокаиваться. В клозете для надзирателей было чисто, кафель прямо-таки давал отражение, как зеркало. Пахло хорошим дезинфектантом, и Козеф Й. с удовольствием вдохнул полной грудью. Потом несколько минут кряду он пытался в точности припомнить произнесенную Фабиусом фразу. Он никак не мог ухватить формулировку Фабиуса, какие именно тот употребил слова. Рылся в слуховой памяти. В мозгу звучало что-то вроде: «Не дрейфь, господин хороший, тебя выпустили сегодня с утречка». Но нет, это слишком длинно, Фабиус изъяснился по-другому: «Полегче, полегче. Вы уже на воле». Нет, не так. Фабиус употребил официальный термин, что-то вроде: «Ваш срок заключения истек сегодня утром». Нет, все равно не так. То, что сказал Фабиус, сочетало информацию с предостережением. «Вы бы поаккуратнее, любезный, с сегодняшнего дня вы свободны, как птица небесная». Нет.
Читать дальше