Эрленд Лу - Грузовики «Вольво»

— Ты саботируешь, — говорит он.

— Вовсе нет, — отвечает Май Бритт. — Ты сказал: конь. Я ответила: карп. В игре все дозволено.

— Но игра была бы интереснее, если бы мы проявляли немного выдумки. Разве нет?

— Ассоциация — это непроизвольное сравнение, ее не надо подчинять разуму.

— Это уж каждый сам решает, включать ему голову или нет, — отвечает фон Борринг. — К тому же конь так далек от карпа, что я отказываюсь видеть тут сходство.

— И напрасно, — говорит Май Бритт. — Оба начинаются на «к», за которым идет гласная, потом соответственно «р» или «н», то есть две согласные, и еще по одной букве на конце, всего по четыре и там, и там.

— Витамин D, — предлагает фон Борринг.

— Рыбий жир, — отвечает Май Бритт.

— Прямая кишка, — продолжает фон Борринг.

— Пидор, — отзывается Май Бритт.

Фон Борринг снова укоризненно смотрит на нее.

— Мы же договорились — никаких выпадов в адрес друг друга, — говорит он.

— Ты прав, — говорит Май Бритт. — Я и забыла, но теперь вспомнила. Прости, — кается Май Бритт, но посреди извинений начинает давиться от хохота. — Я видела, что тут что-то не то, — выдавливает она сквозь смех, — но что ты педик, до меня не дошло. А это многое объясняет.

— К счастью, это больно ранящее слово вышло из обихода, — говорит фон Борринг, — и мне кажется, ты употребила его не со зла, а желая выяснить границы дозволенного, поскольку тоже, наверно, чувствуешь некоторую неловкость: вот мы сидим тут, едим, пьем и разговариваем после стольких лет вражды.

— За это надо выпить, — тут же предлагает Май Бритт.

Они отпивают по глотку красного вина.

— Знаешь, на самом деле для меня много значит, что ты рассказал мне про это, — продолжает Май Бритт. — Честность, достойная уважения. Я никому не проболтаюсь.

— Можешь говорить кому хочешь, — отвечает фон Борринг.

— Ты разрешаешь мне рассказать об этом Юлле Бритт из магазина?

— Да хоть кому угодно, — соглашается он, доливая в бокалы вина.

— Наверно, здесь, в Вермланде, тебе жилось несладко? — спрашивает Май Бритт. — А чего ты не уехал в какой-нибудь большой город?

— Я думал об этом, но решил остаться здесь, — объясняет фон Борринг. — Я не привык к большим городам. И птиц там нет.

— Ну не скажи, — отвечает Май Бритт. — Я смотрела как-то передачу об орнитологе из Нью-Йорка. Он говорил, у них там сотни птиц. И что жутко интересно изучать, как они приспосабливаются к жизни в городе.

— Так и сказал? — удивляется фон Борринг.

— Там у них каких только птиц нет! По-моему, есть даже хищные, — говорит Май Бритт. — Они гнездятся на крышах небоскребов.

— Понятно, — отвечает фон Борринг.

— Хотя… я могла и напутать, — говорит Май Бритт. — Я ведь всегда траву курю, когда телек смотрю, так что у меня все новости в голове перепутываются. Кстати, ты бы тоже курнул. Поможет.

— Скауты не курят, — отвечает фон Борринг. — К тому же я никогда не делаю того, что запрещено законом.

— Noblesse oblige [19] Положение обязывает (фр.). , — кивает Май Бритт.

— Именно.

— А то поехал бы в Берлин, — продолжает Май Бритт. — Там бы и я прижилась, наверно. У меня такое чувство, что там центр всей контркультуры. Возьми любое развлечение, которое народу нравится, так в Берлине непременно найдется особая группа людей, выступающих против него. Кстати, для таких, как ты, они устраивают огромный парад.

— Фу, — говорит фон Борринг. — Немецкие птицы. Не знаю, не знаю…

— А как насчет немецкой нарезки? — спрашивает Май Бритт.

— Немецкой нарезки? — мечтательно тянет фон Борринг. — Давненько я ее ел в последний раз.

— А хочешь? — спрашивает Май Бритт.

— Рождество еще не скоро, — отвечает фон Борринг.

— Ты не мямли, — говорит Май Бритт, — а отвечай ясно. Немецкую нарезку *хочешь?

— Да, — отвечает фон Борринг.

— Веди меня на кухню, — велит Май Бритт.

* насчет немецкой нарезки.

Во-первых, Май Бритт упомянула немецкую нарезку вовсе не случайно. Немецкая нарезка — это своего рода кодовое слово, намек на общую их с фон Боррингом тайну. Дело в том, что в первый день Рождества 1919 года маленький фон Борринг сбежал в разгар празднеств из отчей усадьбы и на своих маленьких ножках добрался по сугробам до дома Май Бритт, чтобы вручить ей жестянку с немецкой нарезкой. Май Бритт ужасно обрадовалась и печенью, и коробке, в которой фон Борринг его притащил. Но у фон Борринга начались серьезные неприятности, когда его мама (не безразличная, как мы помним, к морфию) пару недель спустя обнаружила пропажу. Фон Борринг отказался признаваться, куда делась банка печенья. Ни взбучка, ни домашний арест не сломили его.