Софья Купряшина - Счастье

Однако я окунулся в мистерию запахов, цветов и форм, побродил в ней, как беспризорник по супермаркету, и озлился на то, какие красивые вещи люди умеют делать и покупать.

В скользких от пота тапочках я проскользил в мокроватую постель, зарылся по уши в одеяло и стал его рассматривать. Отец надел передник и стал прибираться.

— Я, Вась, рулет принес да немного супу. А что ты думаешь, какая философия у вас сейчас в моде?

— Не знаю, батя. Мне трудно говорить.

— Может, экзистенционализьм ?

— Я не думаю… Хотя Кьеркегор заметил однажды, что подлинная немота не в молчании, а в разговоре. Я с ним согласен.

— Это ты в мать… А вот с Настенькой мы, бывало, как заговорим о философии! Это ее трусы? И так она все умно излагает… Хорошая девка, каб не пьющая.

— Да-а, девчонка неплохая, только ссытся да кривая…

— Вася!

— А.

— Чтоб я этих слов больше не слышал!

Он всегда принимал меня как данность. Мать — как неизбежность.

Я завидовал его кротости и покою. Однако, с каким рвением он порол меня в детстве! За что? Не помню. Мать просила.

5. Я опускаюсь и когда работаю, и когда отдыхаю. Только в промежуточном состоянии я могу привести себя в порядок. Встречи с девушками очень бодрят: сразу хочется вымыть ноги до блеска.

Я знаю, что многие жизнерадостные, не подверженные депрессиям мужчины, по утрам, фальшиво напевая, становятся под душ, обливают себя различными средствами, бреются, стригут ногти, надевают яркие махровые халаты с капюшоном и идут на кухню, где шипит горячий завтрак и жена. Волосы на их ногах блестят и переливаются в лучах утреннего солнца.

Я совсем не такой. То есть волосы на ногах у меня есть, и даже больше, чем нужно, но что касается мытья и халата… У меня есть детское мыло, прикрепленное к стене магнитом, у меня есть вафельное полотенце и пропотевшая тельняшка с отрезанными рукавами. Это немного. Не хочется ради этих атрибутов лезть в ванную. Как-нибудь и так сойдет.

Когда я работаю — я весь в краске, одет уж совсем во что-то немыслимое; еда и сон теряют свою притягательность. Я отрываюсь, чтобы перекурить или задумчиво почесать свои вспотевшие яйца.

Когда я отдыхаю — время теряет свои привычные очертания, то есть нельзя угадать, в какой момент я окажусь в вытрезвителе. И желание привести себя в порядок снова уходит на задний план: надо защищаться, надо поддерживать беседу.

6. Я понес литографии в издательство.

Мне казалось, что я занимаю пол-улицы. Я вежливо сторонился. Все время попадались негры. Может быть, это штат «Moscow»? Раньше я был вправлен в этот город. Я знал цели и средства. Теперь, выколотый из него, упакованного в самоварное золото, пластиковый мрамор и малахит, я тыкался назад, словно в стекло — входа не было.

Я натянул кепку на глаза, чтобы не видеть ничего, и, обливаясь потом, поковылял к издательству, которое находилось в банке.

У остановки я налетел на дерево. Девушка посмотрела на меня с ужасом.

— Понаставили тут! — сказал я с мужественной небрежностью.

Девушка посмотрела еще ужаснее.

У двери с золоченой ручкой я тщетно нажимал разные кнопки.

— Вы куда? — спросил рабочий человек.

— В «Орион».

— Зеленую нажми.

С трудом пройдя через контроль, я разделся, вытер мокрую бороду, прилепил на грудь этикетку со своей фамилией, потому что так полагалось, и поднялся наверх.

Плохо быть неизвестным художником.

Дверь в комнату была стеклянной, и я стал ее ощупывать. Вокруг хохотали.

— Могу я видеть Пенкину?

— Можете.

— А где она?

— Часа через два будет.

В туалете я до смерти перепугался спичек и долго там сидел, царапая ногтями ногу, а горло сжималось все уже и уже.

— Чем вы их так залили? — спросила Пенкина, имея в виду литографии.

— Я использовал этот метод для контраста.

— Это не метод, а неряшливость.

— Неряшливость можно возвести в метод. У нас так графики работают.

— Кто, например?

— Вон! — ткнул я в картинку на стене.

— Что касается Кривоносова, то вам до него еще…

— Сра-а-ать и сра-а-ать, — прошептал я протяжно.

— Что вы?

— У вас, вероятно, топится камин? — спросил я, крупно трясясь всем телом.

Приняли одну литографию условно.

Скорей назад,

К заветной поллитровке!

(НЕ-Вишневский)

Были, правда, места, где меня знали и встречали со зловонными улыбками.

— А-а-а, Василий Викторович! Видели ваши работы, видели… Очень интересно. А теперь над чем работаете?

— Над собой.

Лица оплывали вниз.