Виктор Левашов - Третья половина жизни

Старики смотрели на меня с испугом, а Лиза с тихим ужасом, так часто я не пил даже в Норильске. Только маленький Дмитрий Викторович беззаботно гукал в коляске, которую катал по двору тесть, и моргал голубенькими глазенками. Лиза не сказала мне ни слова упрёка, но я чувствовал, как свинцовая тяжесть ложится ей на сердце.

Утром 10 октября 1970 года я вылил в раковину всё, что осталось от вчерашнего, и объявил, что завязываю. На пять лет. И ничего не пил, даже пива, ровно пять лет, день в день, выдержав мощный напор недоумений, насмешек и призывов завершить пятилетку в три года, а еще лучше в один год.

В Москве к моей дури постепенно привыкли, а в Норильске, куда я прилетал в командировки, это было полной неожиданностью. Каждый мой приезд был хорошим поводом для полнометражной пьянки, которую не останавливало моё в ней неучастие. Впервые в жизни я получил возможность наблюдать дружеское застолье со стороны: как образованные и неглупые люди постепенно превращаются в косноязычных пошляков с идиотскими шутками, беспричинным хохотом и бессвязными разговорами. На другой день они говорили: «Как душевно мы вчера посидели!» А я думал: видели бы вы себя! Неужели и я бывал таким? Конечно, таким, а каким же ещё?

10 октября 1975 года в Сандунах я выпил первую за пять лет кружку пива. И не понравилось. Потом ничего, привык, снова вошёл во вкус.

Эти пять совершенно трезвых лет были моим нечаянным подарком Лизе. Надеюсь, когда-нибудь мне это зачтётся.

Я много работал, хорошо зарабатывал. Писал о Норильске. Три года жизни в нём, несравнимые по насыщенности со всей моей предшествующей жизнью, словно бы обесценили моё прошлое. Я был переполнен Норильском, как бывает переполнен впечатлениями человек, впервые побывавший за границей. Даже начал писать роман, но понял, что до романа не дорос, и отложил наброски в архив. В последующие тридцать с лишним лет я много раз возвращался к ним и снова откладывал. Но теперь понял: если не напишу роман сейчас, то уже не напишу никогда.

После трёхлетнего отсутствия Москва неприятно удивила меня атмосферой всеобщего уныния. Те молодые журналисты и подававшие надежды литераторы, для которых выпивка из средства общения превратилась в образ жизни, выпали в осадок. Многие свалили за бугор по еврейской визе. Немногие ушли в диссиденты, подписывали письма протеста, указывая в них свои адреса, чтобы не затруднять КГБ поисками, их сажали в лагеря и психушки. Остальные впряглись в житейскую лямку, что-то писали по вечерам после службы, пристраивали в издательства свои рукописи по знакомству, с коньяками и кабаками. Рукописи становились в многолетнюю очередь.

Это были годы брежневского застоя, которое много позже стали называть золотым веком советской власти. А чем плохо? Зарплату ещё не задерживали, на пенсию можно было прожить, в провинции с продуктами постоянно случались перебои, зато в Москве было почти всё, «колбасные» электрички и поезда развозили продукты по всей России. Интеллигенция недовольна? Так она всегда всем недовольна, на неё не угодишь.

Я с уважением относился к диссидентам, но считал, что их бодание с властью обречено на неудачу. Советская власть казалась вечной, как вечная мерзлота. Её следовало воспринимать, как климат, и не бороться с климатом, а приспосабливаться к нему. Я приспосабливался, как мог. Конформизм был прочно вбит в моё сознание, как и в сознание моего поколения шестидесятников.

Уныние товарищей, небесталанных молодых литераторов, вызывало во мне раздражение, я ещё был переполнен энергией бурно развивающегося Норильска. Я пришёл в издательство «Молодая гвардия» и предложил идею коллективного сборника – документально-художественной книги о Норильске. Авторами должны были стать три прозаика, сатирик и поэт. Идею одобрили, Норильск был всесоюзной ударной комсомольской стройкой, издательство ставило себе хорошую галочку.

В бригаду я позвал прозаика Евгения Богданова, с которым когда-то жил в одной комнате в общежитии Литинститута. Вторым стал Борис Шустров. В 1956 году он был в числе добровольцев, приплывших в Норильск на теплоходе «Александр Матросов». Позвонил очень известному тогда сатирику Григорию Горину, но он уклонился и предложил вместо себя Андрея Кучаева, автора юмористических рассказов в «Литературной газете» и лауреата премии «Золотого телёнка». Моё предложение принял и поэт Евгений Лучковский. Его стихи мне не очень нравились, но он был свой, что-нибудь напишет.