Лариса Васильева - Темные воды

В такую рань, к тому же в такую погоду, в любом дачном поселке было бы совершенно пусто. Сашка огляделась: разнообразные, но все очень большие и все недостроенные дома скрывались за высокими кирпичными заборами, — огораживались тут в первую очередь. Она не представляла, в какую сторону ей идти, потом заметила вдали слабый свет фар проехавшего автомобиля и пошла туда. Идти по размокшей земле было скользко, асфальта здесь еще не было, на кроссовки быстро налипла глина. Саша все шла и шла вдоль бесконечных глухих заборов, вернее, тащилась, после небольшого прилива энергии, появившегося утром, опять наступил спад, и она еле переставляла ноги. За одним из заборов раздался лай сторожевых псов, его подхватили собаки на других участках, но ни один сторож не выглянул, вокруг все так же было пусто. Дождь стекал по волосам, попадал за шиворот короткой куртки, встречный косой дождик полностью промочил спереди ее джинсы.

Выйдя на шоссе, она увидела автобусную остановку неподалеку и пошла к ней, там села на скамью под навесом и принялась ждать. Ее кроссовки были так залеплены грязью, что цвет стал неразличим. Подобрав щепку, Сашка кое-как очистила их, потом вспомнила, что не причесывалась сегодня, достала расческу и попыталась привести себя в порядок. Ее тяжелые гладкие волосы даже не сильно спутались, только сейчас совершенно промокли, как после душа. Вскоре подошел автобус. Она спохватилась: а есть ли у нее деньги? Но в сумке нашлась мелочь, а в кармане лежала небольшая пачка купюр — плата за лечение Надежды Николаевны, лысый не обыскивал ее и не отобрал эти проклятые доллары… Сашка прошла на последнее сиденье — в пустом салоне сидели только кондуктор и с нею рядом старушка. Беглянка смотрела на дождь за окном, потом вдруг вспомнила ту расстегнутую ширинку, начала тихонько смеяться и уже никак не могла остановиться… Она положила руки на спинку переднего сиденья, опустила на них голову и продолжала вся трястись от странного, надрывного смеха, изо всех сил стараясь только, чтобы не слишком громко… Потом осознала, что уже не смеется, а плачет…

Автобус подъехал к станции метро, ей надо было здесь выйти, и она вышла, собрав все силы, но идти дальше, до метро, не смогла, села на скамье. Рядом сидели две старушки, неторопливо обсуждали какую-то свою подругу. Бабульки болтали, как школьницы… К остановке подошел толстый дядька в плаще и шляпе, покосился на сидящих и встал рядом с Сашкой. Он все топтался и поглядывал на нее. Явно хотел, чтобы она уступила ему место. Сашке было неловко сидеть, когда пожилой человек стоит рядом, но встать не могла, сил совершенно не было, она бы просто упала. Толстяк принялся в упор смотреть на нее. Девушка хотела уж извиниться и объяснить ему, что плохо себя чувствует, но не успела. Он вдруг сам сказал ей:

— Встань-ка, ишь, расселась… Молодежь пошла, сама не догадывается, дылда, старшему уступить место!

Ее как будто толкнули, она даже качнулась, так отчетливо ощутила волну его агрессии. У нее перехватило дыхание.

— Тебе, тебе говорю! Чего уставилась?

Сашку словно окружило плотное облако неприязни, она стала задыхаться и как утопающий, пытаясь глотнуть воздух, глотает воду, так и она жадно вдохнула и …потянула его энергию. Теперь она уже видела всю его ауру, такую плотную, упругую, активную, злобную. Она душила ее, и Саше ничего не оставалось делать, как глотать, впитывать ее всей кожей. Мелькнула мысль: «Я же отравлюсь от его злобы…» Но злоба осыпалась как шелуха, не принеся ей вреда, и хотя морально она чувствовала себя отвратительно от такого отношения постороннего человека, но физически ей стало легче, и через несколько минут она поднялась.

— Садитесь, пожалуйста!

И вовремя это сделала, потому что мужик внезапно почувствовал себя плохо, он, наверно, никогда в жизни не испытывал такой слабости. Дядька плюхнулся на скамью и сидел, хватая ртом воздух.

Он не смог ничего сказать, сидел, пытаясь расстегнуть плащ. Старушки испуганно засуетились вокруг мужика, расстегнули верхнюю пуговицу его плаща, обмахивали лицо его же папкой. Сашка повернулась и пошла к метро. Черт, кажется, это из-за нее мужику плохо стало. Как так вышло? Она ведь не хотела ему навредить, просто почему-то стала задыхаться… Выходит, она чувствует чужое отношение к себе и, если оно негативное, испытывает удушье? Странно, никогда раньше, пока она жила дома, такого не было.

Она ушла из общежития неделю назад в солнечный теплый день, и потому была легко одета — под курточкой только тонкая футболка, и та сейчас сверху промокла, джинсы же вообще были полностью мокрые, а внизу еще и грязные. Люди вокруг были одеты гораздо теплее. Пока она сидела в автобусе и на остановке, Сашку не переставало трясти — то ли от холода, то ли от нервного напряжения… Внизу, в метро, стало намного теплее, но она все равно не могла согреться. В час пик на платформе было полно людей, ее просто внесли в вагон, и так, зажатая со всех сторон, она и ехала, покачиваясь вместе со всеми единой плотной массой. Озноб не прекращался и в электричке, хотя, благодаря мужику на остановке, кое-какие силы у нее появились. Но болела голова, и сильно хотелось спать. Сашка уснула бы стоя, если бы не бесконечные остановки.