Габриэль Гарсиа Маркес - Сто лет одиночества

— Это идиотство, Аурелиано, — воскликнул он.

— Вовсе не идиотство, — отвечал Аурелиано. — Это — война. И больше не называйте меня Аурелиано. Я теперь — полковник Аурелиано Буэндия.

Полковник Аурелиано Буэндия поднял тридцать два вооруженных мятежа, и все они были подавлены. У него было семнадцать сыновей от семнадцати разных женщин, и всех их порешили — друг за другом — в одну ночь, еще до того как старшему исполнилось тридцать пять. Он сумел избежать четырнадцати покушений на свою жизнь, семидесяти трех засад и расстрела. Остался в живых после такой дозы стрихнина в кофе, которая вполне могла убить лошадь. Отказался от ордена Особых Заслуг, пожалованного ему президентом Республики. Стал верховным главнокомандующим революционными силами — взяв в руки суд и власть во всей стране до самых ее окраин — и человеком, наводящим страх на правительство, но он никогда не позволял себя фотографировать. Отверг пожизненную пенсию, назначенную ему после войны, и до преклонных лет жил за счет своих золотых рыбок, которых делал в своей мастерской в Макондо. Хотя он всегда сам вел солдат в бой, свое единственное ранение он нанес себе сам после подписания Неерландской капитуляции [60] Неерландская капитуляция. — Неерландский договор о перемирии между консерваторами и либералами упоминается также и в ряде других произведений Гарсиа Маркеса. Этим договором закончилась так называемая «Тысячедневная война» (1899–1902), победу в которой одержали консерваторы. Армией либералов командовал генерал Рафаэль Урибе (1859–1914). В одном из интервью Гарсиа Маркес говорил: «Колумбия была бы гораздо более развитой страной, если бы сумела реализовать на практике программу генерала Рафаэля Урибе, который был последним великим повстанцем конца прошлого века». Генерал Урибе стал одним из главных прототипов полковника Аурелиано Буэндиа… В «Тысячедневной войне», на стороне либералов, принимал участие дед Габриэля Гарсиа Маркеса. , которая положила конец почти двадцатилетней гражданской войне. Он разрядил себе в грудь пистолет, но пуля прошла навылет, не задев ни одной жизненно важной артерии. Единственное, что от всего этого осталось, была улица в Макондо, носившая его имя. Однако, как он признался за несколько лет до своей естественной кончины, ему об этом и не мечталось тем утром, когда он уходил со своими двадцатью парнями на соединение с силами генерала Викторио Медины.

— На тебя оставляем Макондо, — коротко сказал он Аркадио перед уходом. — Оставляем город в полном порядке, постарайся, чтобы он стал еще краше.

Аркадио на свой лад истолковал пожелание. Он облачился в придуманный им самим мундир с маршальскими галунами и эполетами, увиденный в какой-то книге Мелькиадеса, и подвесил на пояс саблю с золотыми кистями, взятую у расстрелянного капитана. При входе в городок поставил две пушки, обрядил в военную форму своих бывших учеников, взбудораженных зажигательными призывами учителя, дал им оружие и отправил шагать по улицам, чтобы пришлый люд думал, будто город укреплен на славу. Это был обоюдоострый маневр, ибо, когда правительство, не решавшееся подступиться к Макондо месяцев десять, наконец на это пошло, городок был атакован столь несоразмерно большими силами, что со всяким сопротивлением было покончено за полчаса. С первого же дня своего правления Аркадио проявил пристрастие к декретам. Он оглашал до четырех декретов в день, касающихся всего, что взбредало ему в голову. Ввел обязательную воинскую повинность с восемнадцати лет, объявил общественным достоянием всех животных, бродящих по улицам после шести вечера, и обязал всех престарелых мужчин носить красную повязку на руке. Посадил падре Никанора под домашний арест, грозя расстрелом, и разрешил ему служить мессы и звонить в колокола лишь по случаю побед либералов. Дабы все убедились, что с ним шутки плохи, Аркадио приказал расстрельной команде выйти на площадь и упражняться в стрельбе по огородному пугалу. Сначала этого никто не принял всерьез. В конце концов, солдатики были теми же школярами, играющими во взрослых. Но однажды вечером, когда Аркадио входил в заведение Катарины, трубач из ансамбля приветствовал его трубным гласом, что вызвало всеобщее веселье, и он велел расстрелять музыканта за неуважение власти. Тех, кто протестовал, посадил на хлеб и воду, а ноги защемил колодой-сепо [61] Сепо — разновидность колодок: ноги арестованного зажимают в отверстиях, сделанных в бревне, распиленном вдоль и запертом на замок. , которую установили в одной из школьных комнат. «Ты — убийца! — кричала Урсула всякий раз, когда узнавала о его тиранствах. — Если Аурелиано об этом услышит, он тебя на месте расстреляет, и я буду только рада». Но ничего не помогало. Аркадио продолжал закручивать гайки с необъяснимой лютостью и превратился в самого жестокого правителя из тех, кто управлял Макондо. «Пусть теперь почувствуют разницу, — говорил при случае дон Аполинар. — Вот он, либеральный рай». Аркадио про это донесли. Во главе патруля он ворвался в дом, расколотил мебель, отхлестал дочерей и уволок с собой дона Аполинара Москоте. Когда Урсула, крича на весь город от гнева и позора, потрясая просмоленной плетью, ворвалась во двор казармы, Аркадио уже сам, лично готовился скомандовать «пли!» расстрельной команде.